ТАК ЭТО БЫЛО

Выпадают такие удачи, и нам удаётся повстречаться с интерес­ными людьми. Но о такой встрече и не мечталось. Мы однажды узна­ли, что живёт и здравствует на московской земле человек, можно сказать, легендарный. С учётом того, что занимал он крупные посты и в Великую Отечественную войну и в послевоенный период, имя его встречается то здесь, то там и в мемуарной литературе и в художественных произведениях. Это историческая личность, и её никак не обойдёшь, когда речь идёт о нашей истории. Радость наша тем более объяснима, что, занимаясь подготовкой сборника о чекистах Сталинградского сражения, нам удалось выйти на самое первое лицо — руководителя всей военной контрразведки той исто­рической битвы. Телефонный звонок, приглашение, и вот мы сидим в гостеприимной и уютной квартире. Наш собеседник — генерал-лей­тенант в отставке Селивановский Николай Николаевич, бывший началь­ник Особого отдела Сталинградского фронта, впоследствии — замес­титель министра государственной безопасности СССР, ныне пенсио­нер.

Первый вопрос наш был такой:

— Расскажите, Николай Николаевич, о вашей службе в органах государственной безопасности, о том, какой путь Вы прошли в них до Сталинградского сражения?

— Вероятно, можно так сказать, что я счастливый человек. И совсем не потому, что жизнь моя, как кому-то может показаться (всё же дорос до замминистра!) была безоблачной. Как раз меня-то судьба совсем не жаловала. Но я всё равно счастлив, потому что в буквальном смысле являюсь ровестником века (родился в 1901 году), и мне посчастливилось принять самое непосредственное участие в самых заметных событиях бурного нашего века, разделить как радости, так и беды своей страны.

Сейчас почти легендарно звучит название Московской школы красных командиров имени ВЦИК РСФСР (в 20-е годы её называли Школой кремлёвских курсантов), а ведь я в ней учился! Я был кремлёвским курсантом, готовился стать артиллеристом. Но в 1922 году меня и ещё 30 человек-отличников досрочно отозвали из школы и направили учиться на курсы ОГПУ, которые располагались на улице Покровке. Там в течение полугода я постигал науку контрразвед­чика, а по окончании курсов был направлен на Туркестанский фронт, где воевал с басмачами, Хоть и являлся оперативным работником — уполномоченным 65, а затем 12 кавалерийских полков, но фактически я ничем не отличался от других командиров и солдат — в сабель­ные атаки ходил вместе со всеми. Честно говоря, никогда не любил отсиживаться за чьей-то спиной, этим и горжусь. Зато всегда мог людям честно смотреть в глаза. Кроме того, очень боялся уронить звание чекиста. И так было всю жизнь: я этим званием всегда гордился и очень им дорожил.

В начале 1927 года, когда Туркестанский фронт прекратил своё существование, меня направили работать в Особый отдел Лениградского военного округа. Долго там прослужить не удалось, хотя Ленинград мне очень понравился: уже на следующий год был я нап­равлен учиться в Московскую высшую пограничную школу.

Должен сказать, что это было в тот период лучшее контрраз­ведывательное учебное учреждение в стране. Преподавателями явля­лись виднейшие чекисты, которые участвовали в таких крупных операциях, как «Трест”, «Синдикат” и других, Например, лекции по основам контрразведки читал на моём курсе А.Х. Артузов, виднейший теоретик и практик советской контрразведки.

Когда началась война, я работал в 3 управлении Наркомата Обороны и занимал должность начальника отдела, который курировал все высшие военные учебные заведения страны. Вызвал меня к себе Мехлис, начальник Главного политуправления, вручил докумен­ты.

-Поезжай, — говорит, — к Будённому, будешь у него начальником 3 отдела.

Это означало, что я должен был возглавить военную контрраз­ведку Юго-Западного направления, которое возглавлял маршал С.М.Будённый. Дали мне в помощь шифровальщика. С ним на разве­дывательном самолёте Р-5 я и прилетел под Полтаву, где распола­гался штаб Будённого. Там началась моя фронтовая жизнь.

Должен сказать, что была эта жизнь, особенно в первые месяцы войны, ох какой нелёгкой. Сейчас тяжело и не совсем удобно об этом вспоминать, но подразделение контрразведки всего Юго-Запад­ного направления первоначально состояло… из двух человек — из меня да шифровальщика. Мне сказали: на месте разберись, подбери себе работников… А из кого подбирать, если специалистов не было совсем? В общем, неразбериха царила несусветная. Правда, в составе Юго-Западного и Южного фронтов, которые входили в Юго-Западное направление, военная контрразведка была, я являлся прямым её руководителем, но непосредственно мне не подчинялся почти никто. Это был, конечно, нонсенс. Вышел из положения тем, что набрал несколько человек из местных территориальных органов — они всё равно эвакуировались.

Далее события разворачивались трагически. В сентябре немцы несколькими танковыми клиньями пробили нашу оборону, окружили основные силы Юго-Западного фронта. При выходе из окружения тысячи людей погибли. В том числе командующий фронтом Кирпонос, почти весь Военный совет, начальник Особого отдела фронта Михеев.

В Ахтырке, где расквартировался штаб, я сформировал из вышедших из окружения чекистов свой Особый отдел. Эти мои офицеры и вошли почти все в будущий Особый отдел Сталинградского фронта. Боевые были ребята, обстрелянные. А тогда, в Ахтырке, представил всех к наградам. До сих пор храню фотографию, где сидят награждённые, только что вышедшие из окружения чекисты с членом Воен­ного совета Юго-Западного направления Н.С.Хрущёвым и С. К. Тимошен­ко — командующим направлением. Жалко только, что меня среди них нет: не мог же я сам себя к награде представить. Хотя сфотогра­фироваться, конечно, с ними можно было, чего уж там.

Потом опять мучительный, длиною ещё почти в год путь отступ­ления: Харьков, Воронеж, Ростов-на-Дону… До самого Сталинграда. Постоянные тяжёлые бои, потери боевых товарищей… Постепенно, но всё же удавалось создавать условия для контрразведывательной работы в тех экстремальных условиях. Начиная с Харькова, мы стали серьёзно и системно проводить оперативную работу в тылу как своём, так и немецком, выявили нескольких вражеских агентов среди военнослужащих, выходящих к нам из окружения. Примерно тогда же занялись формированием и заброской во вражеский тыл партизанских отрядов. Кстати сказать, мне лично довелось участво­вать в комплектовании, подготовке и переброске через линию фронта партизанского отряда знаменитого разведчика, Героя Советского Союза С.А.Ваупшасова. Прибыл он ко мне из Москвы с небольшой группой опытных и умелых чекистов, а отряд мы ему сформировали под Воронежем зимой 1942 года. Оттуда он и пошёл по немецким тылам в Белоруссию…

С лета 1942 года началось сражение за Сталинград, и я был назначен начальником Особого отдела Сталинградского фронта.

— Дайте, пожалуйста, свою оценку роли я значения чекистских органов в Сталинградском сражении.

— В этом вопросе, как, вероятно, ни в каком другом мне трудно быть до конца беспристрастным: ведь я лично эти органы и возглав­лял. И всё же, если уж быть сугубо объективным, я могу сказать совершенно однозначно: чекисты внесли очень большой вклад в дело разгрома немецких войск под Сталинградом.

Во-первых, необходимо воздать должное их роли в чисто воен­ном отношении. Я всегда стремился поставить дело так, чтобы мои подчинённые не отсиживались по штабам да по тылам, а всегда, в самой боевой обстановке находились среди воинов тех подразде­лений и частей, которые они курировали. Только в бою можно по-нас­тоящему узнать человека и люди начнут уважать тебя лишь тогда, когда они убедятся, что сам ты не трус. Я столкнулся с этой человеческой особенностью ещё в гражданскую, когда, будучи моло­дым чекистом, сам ходил в атаки на басмачей. Чекисты — живые люди. Так же, как и другие солдаты Великой Отечественной, они нередко гибли на полях сражений. Немало полегло их и под Сталинградом. И наша совесть перед участниками того грандиозного сражения чиста.

Мы всеми силами старались хоть как-то воодушевить людей. Помните, был в Сталинграде дом, защитники которого под руковод­ством сержанта Павлова выстояли в самое суровое время, отбили все вражеские атаки. Честь и слава этим воинам! Не все, однако помнят, что был ещё дом, тоже выстоявший во время самых ожесточённых уличных боёв. Это было здание бывшей водолечебницы. В её подвале размещался Особый отдел Сталинградского фронта. Штаб фронта, а после его перебазирования на левый берег Волги — штаб 62 армии (командующий — Чуйков) располагались, как известно, в высоком волжском берегу» под сорокаметровой его толщей. Мы могли бы разместиться там же и быть в безопасности. Но мы остались в городе, вместе с его защитниками жили и работали там под обстре­лами и бомбёжками в условиях постоянного боя. Я уверен, что это оказывало на участников Сталинградского сражения воодушевляющее воздействие, ведь люди рассматривали это так: если Особый отдел, который знает обстановку лучше, чем другие, не уходит из города, значит, обстановка эта не так уж и плоха. Мы-то, конечно, знали, что положение временами складывалось совершенно критическое, но решили так: пусть погибнем вместе со всеми, но будем стоять до конца.

Несмотря на тяжелейшие условия, мы проводили большую контр­разведывательную и разведывательную работу. Положение на театрах боевых действий и в тылу войск мы знали неплохо. Должен сказать, что ни одно серьёзное решение штабов армий и фронта не принима­лось без детальных консультаций с военными контрразведчиками.

Вели мы и большую работу по внедрению своей агентуры в спец- органы противника. Со второй половины 1942 года стали активно практиковать перевербовку выявленных агентов абвера и засылку их в Полтавскую и Варшавскую абверовские разведшколы. Под различ­ными легендами направляли туда и своих, полностью подготовленных нами разведчиков. Полученные разведданные сразу же направ­ляли в центр. В конечном итоге проводимые нами оперативные меро­приятия и предпринимаемые меры не позволили гитлеровской разведке получить своевременные данные о концентрации советским коман­дованием крупной военной группировки под Сталинградом и подготовки её к наступлению.

Нередко приходилось вмешиваться в кадровые вопросы. Делали это мы не по своей, как говорится, воле, а так требовала боевая обстановка. При назначении кого-либо на руководящие должности командование фронтом обычно согласовывало кандидатуры с нами, особистами — мы ведь действительно знали людей хорошо. Так было, например, с назначением генерала А.В. Горбатова на должность командующим армией. Вызвал меня к себе член Военного Совета фронта Н.С.Хрущёв, поинтересовался:

— Какое твоё мнение о Горбатове?

А тот был у нас командиром дивизии, смелый человек, старый военный, воевал грамотно. Я так и ответил: знаю только с хорошей стороны.

— Но ведь он же сидел? — задаёт мне каверзный вопрос Хрущёв.

— Если выпущен и ему доверена дивизия, значит ничего за ним нет, — ответил я, — а воюет он хорошо, всем бы так воевать.

— Ладно, сомнения мои ты развеял, — удовлетворённо мотнул головой Хрущёв, — Будем назначать Горбатова командующим армией.

Или вот ещё характерный случай. 25 июля 1942 года после сня­тия Тимошенко с должности командующего Сталинградским фронтом на эту должность был назначен В.Н. Гордов. Я воспринял это назна­чение как крупную кадровую ошибку, так как знал Гордова как че­ловека грубого, не пользующегося авторитетом среди участников битвы за Сталинград, в военном отношении не очень искушённого. Естественно, у нас имелись все подтверждающие это материалы.

Всё это изложил в телеграмме, которую направил лично И.В. Сталину, а копию — Л.П. Берии. Что тут началось! Меня вызвали в Москву и Берия долго меня ругал, заявляя при этом, что я сую нос куда не следует, что назначение командующих фронтами – это прерогатива Верховного командования, а не меня — особиста. Потом по указанию Сталина на Сталинградский фронт приезжал В.С. Абакумов и проверял, насколько я прав в своих доводах. Честно говоря, я сильно риско­вал и, будь что не так, не сносить бы мне головы… Но данные мои, видно, подтвердились, и вскоре Гордов под благовидным пред­логом от командования фронтом был отстранён.

Говоря о вкладе военных чекистов в нашу победу над фашиста­ми, не могу с горечью не заметить, что вклад этот в силу мало понятных для меня причин в мемуарной литературе искусственно за­малчивается. Взять того же Н.С. Хрущёва. В боевой обстановке он не уставал отмечать славные дела и роль чекистов, а в его нашумев­ших мемуарах об этой роли — ни слова.     Бывший командующий 62 армией В.И. Чуйков в 1949 году позвонил мне по ВЧ из Берлина (он был тогда главнокомандующим Группой войск в Германии):

— Николай Николаевич, я книгу воспоминаний пишу о Сталинград­ском сражении. Хочу твоих ребят — чекистов и тебя упомянуть добрыми словами. Не будешь возражать?

— О ребятах, — говорю, — пожалуйста, буду очень рад. А обо мне не надо.

Прочитал я его книгу в середине 50-х, о чекистах не сказано ни слова. Даже не назван в своей должности и лишь мельком упо­мянут Витков, начальник Особого отдела 62 армии. А ведь с ним-то Чуйков состоял не то что в приятельских, а просто в дружеских отношениях.

Всё это выглядит не вполне порядочно.

— Нельзя ли привести примеры верности долгу, стойкости и мужества чекистов, проявления ими лучших человеческих качеств? 

— С удовольствием это сделаю. Среди моих подчинённых были, например, люди, которых я с удовольствием представил бы к званию Героя Советского Союза. Таких, например, как М.А.Белоусова, Васильченко, Чуракову. Они проявили себя как бесстрашные, мужест­венные люди, очень квалифицированные оперативные работники. Примеры истинного бесстрашия показывали и представители выс­шего нашего руководства. Когда на Сталинградском фронте находился В.С. Абакумов, он активно практиковал посещение боевых порядков.

Например, однажды в беседе с командующим стрелковым корпусом Тапасчишиным неожиданно выясни­лось, что тот намерен атаковать железнодорожную станцию, чтобы отбить её у немцев. Со стороны станции раздавались взрывы, над ней летали немецкие самолёты.

— Если станция занята немцами, то почему её бомбят немецкие самолёты? — спросил Абакумов Тапасчишина, пока солдаты готовились идти в атаку. Не получив вразумительного ответа, Абакумов сел в машину и сказал:

— Еду в район станции. Если там немцы и я вступлю с ними в бой, то приказываю открыть по моей машине артиллерийский огонь: мне нельзя попадать в плен.

Мне ничего не оставалось делать, как сесть в машину к Абаку­мову. И на очень большой скорости (чтобы противник не мог вести по нам прицельный огонь), мы поехали к станции. Честно говоря, я испытал при этом не самые лучшие минуты в своей жизни, но что было делать? Не мог же я отправить прямо в лапы немцам своего руководителя. Лучше уж было погибнуть вместе, потому что, если бы с ним что-нибудь случилось, с меня бы потом три шкуры спустили. Кроме того, не хотелось перед бойцами ударять в грязь лицом.

Нам очень повезло: на станции немцев не оказалось. Кое-как вернулись из-под бомбёжки назад. Абакумов крепко поругал руко­водство корпуса, и я считаю, поделом: зачем зря подставлять под бомбы бойцов? Надо было просто провести разведку, вот и всё. Чтобы это понять и принять правильное решение, не нужно было быть большим стратегом.

Помню ещё случай, когда мне пришлось ходить с бойцами в атаку. Сейчас, когда вспоминаю, улыбаюсь, а в тот момент было не до смеха.

Перед нашим наступлением поздней осенью 42-го приехал я как-то в Особый отдел одной из дивизий. Ищу начальника. Его нет, говорят, он находится у командира дивизии. Я туда. Но там нет ни комдива, ни моего подчинённого особиста. Дежурный докладывает: они отбыли в такой-то полк. Но и там никого не оказалось. Всё руководство, в том числе и мои ребята ушли в расположение такого-то батальона. Прибыл и я туда же и увидел такую картину. Командир дивизии жутко ругает комбата за то, что тот не может взять высотку, которая находилась как раз в зоне действий его подразделения, и это мешает выпрямлению рубежей дивизии перед наступлением. А комбат, видно опытный, обстрелянный и решительный человек, держится твёрдо и отвечает, что он не может наступать, так как не хочет губить остатки своего батальона, что у него всего-то осталось человек двадцать пять.

— Ах так, — кричит в запале командир дивизии, — тогда мы прямо сейчас пойдём в атаку и я сам поведу батальон!

И что бы вы думали? Он действительно рассредотачивает людей, готовит их к атаке, С ним вызвались идти и мои особисты. Я препятствовать не стал, но куда мне-то самому было деваться в такой ситуации? Сесть в машину и уехать? Это было бы великим позором не только для меня лично как генерала и начальника Особого отдела фронта, но и как представителя военной контрразведки.

И мне пришлось идти в атаку на высоту вместе со всеми. Более того, вынужден был её возглавить как самый старший по званию и по должности.

Встали мы, группа офицеров, из траншей во весь рост, я закри­чал: «Вперёд, за Родину, за Сталина!” и побежали мы по снегу на высоту, за нами — солдатики. Бежать было ужасно тяжело: я в полушубке, в валенках, весь тепло одет — не собирался ведь в атаку ходить. Помню, бежал, и без остановки палил из автомата. Рядом падали убитые и раненые. Потом была рукопашная… Когда взяли уже высотку, вбежали в какую-то деревеньку, я заскочил в дом и у порога свалился без сознания. Трудное это дело — ходить в атаку, когда тебе уже за сорок, да без привычки. Выручила, наверно, память: в гражданскую не раз приходилось хаживать в штыковые атаки на пулемёты…

Потом моё начальство меня ругало и спрашивало, мол, мне, наверно, заняться больше нечем, если уж я в атаки с солдатами стал бегать?

Теперь, на старости лет, не хочу кривить душой и скажу как считаю: воины-чекисты в период Сталинградского сражения проявили себя более достойно и честно по отношению к защитникам города, чем некоторые представители военного командования.

Взять хотя бы того же Ф.И. Голикова, заместителя командующего фронтом. Н.С.Хрущёв в своих воспоминаниях рассказывает, как генерал Голиков в буквальном смысле слёзно умолял разрешить ему перебраться из города на другой, безопасный берег Волги. И он всё-таки покинул нас. Помню, мы с Белоусовым стояли на берегу Волги, а люди Голикова складывали его хозяйство в лодки. Он сам тоже садился в катер и уезжал… Белоусов затем рассказывал мне, что на моём лице в тот момент отражалось явное желание расстрелять Голикова как дезертира. Не стану с ним спорить…

Сам Никита Сергеевич тоже, как я считаю, слишком рано без особой на то необходимости переехал Волгу вместе со штабом.

Он доложил в Москву, что немцы просто одолевают штаб, поэтому надо срочно перебазироваться. Я специально вслед за этим послал на автомобиле одного из офицеров проверить, насколько же реально «одолевали» немцы штаб? Оказалось, что в радиусе как минимум километров пятидесяти их и в помине ещё не было. Безусловно, я доложил об этой ситуации своему прямому руководителю Абакумову. Тот, естественно, Сталину. А Сталин дал хорошую взбучку Хрущёву. Никита Сергеевич долго потом на меня обижался… Но всё равно считаю, что был я прав: нельзя крупному руководителю проявлять малодушие. Люди ведь всё видят, и их боевой дух отнюдь не ста­новился выше от такого поведения высшего руководства.

Что касается проявлений чекистами лучших человеческих качеств, то их было достаточно. Конечно, тяжёлая война — это не время для сантиментов. Мы были вынуждены быть порой суровыми. Но разве нельзя, допустим, отнести к проявлениям высокого гуманиз­ма то, что начальник Особого отдела 62 армии Битков подобрал потерявшего родителей мальчонку, выходил его, сделал своим приёмным сыном?

Помню, когда однажды, в самое тяжёлое для Сталинграда время заболел командующий 64 армией М.С. Шумилов, я пришёл к нему. Он с трудом открыл глаза, чуть приподнялся, увидел начальника Особого отдела и забеспокоился:

— Что-то случилось?

— Да нет, — говорю, — пришёл навестить Вас, Михаил Степанович, пожелать выздоровления.

И так его растрогал мой, казалось бы, совсем обычный челове­ческий поступок! Он даже прослезился и прошептал: «Надо же, такая тяжёлая обстановка, и Вы нашли для меня время…»

— Но ведь были, вероятно, в работе военных контрразведчиков и промахи, и просчёты?

— Не обошлось, конечно, и без них, чего уж там. Например, вспоминая теперь нашу работу, с сожалением отмечаю, что в борьбе с противником не всегда отдавали мы должное проведению по-настоящему чекистских, оперативных мероприятий, использованию тонких методов. Да, нам удалось, как я уже отмечал, наладить агентурную работу как на передовой, так и за линией фронта, и в нашем тылу, но вот крупных мероприятий по дезинформации противника мы почти не проводили. Лучшим средством для этого было бы завязывание с абвером радиоигр. Но до такой степени оперативного искусства мы тогда ещё не доросли. Хотя, безусловно, могли этим заниматься, ведь нами было захвачено большое количество вражеских лазутчиков. Многие были с исправными рациями… Это наш просчёт.

В разговоре с вами я отметил факты малодушия у представителей командования фронтом и армиями. Довольно неприятно об этом вспоми­нать, но такие факты, хотя и очень редко, встречались и у моих подчинённых. Например, в самый ожесточённый момент битвы за город бросил одну из армий начальник её Особого отдела и удрал вместе со своим отделом на левый берег Волги. Этот случай я и сейчас расцениваю как дезертирство. Признаюсь честно, что, будь моя воля, я бы поступил с ним, как это положено по законам военного времени.

О случившемся я доложил телеграммой Абакумову, и тот отстранил труса-руководителя от занимаемой должности. Потом этот дезертир мне отомстил одним из приёмов, которыми пользуются такого рода низкие люди. Когда в 1951 году я был вместе с Абакумовым и другими генералами по незаслуженным обвинениям заключён в Лефортовскую тюрьму, он активно строчил на меня всякие доносы. Что поделаешь, подлецы встречались и среди военных чекистов,

С сожалением вспоминаю также, что не всегда удавалось отстоять людей, которые были жертвами чьих-то интриг.

Вот, например, такой случай. Приехали однажды на Сталинград­ский фронт Г.М. Маленков и Г.К. Жуков. Ночью у меня раздаётся звонок. У телефона — сотрудник их охраны, просит меня зайти. Прихожу в указанную землянку. Оба они лежат на походных кроватях — раскидушках, — и Маленков и Жуков. Один слева от двери, другой — справа.

Никто из них меня даже не поприветствовал, как говорится, не ска­зал ни здравствуйте, ни до свидания. Жуков лежит, читает что-то, на меня — ноль внимания, А Маленков, не поднимаясь с постели, спрашивает:

— У нас к вам только один вопрос. Что вы можете сказать о работниках штаба фронта?

Я ответил, что по моей линии претензий к офицерам штаба нет, что все они проверенные и надёжные люди.

— Можете идти, — сказал мне после этого Маленков.

Странный это был разговор, и я тогда ничего не понял. Тем более, что был обескуражен подчёркнуто пренебрежительным к себе отношением. Мне казалось, и кажется теперь, что, будучи далеко не последним лицом на фронте и в общем боевым генералом, я такого отношения к себе не заслужил. Думаю, что это было проявление самого обычного хамства.

А той ночью был арестован и увезён в Москву один из офицеров штаба фронта. Я потом говорил с Абакумовым, спрашивал, за что же был арестован офицер? Абакумов ответил, что это указание идёт сверху и обсуждению не подлежит. Сотрудник штаба затем года два сидел в тюрьме и в конце-концов был отпущен, так как в отношении него действительно не было никаких материалов. Ясно, что он пал жертвой чьей-то грязной интриги.

— Было бы интересно узнать, каково Ваше отношение к приказу Наркома обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 года?

— Этот известный сталинский приказ ,в обиходе называвшийся «Ни шагу назад!” оказал огромное воздействие на ход военных дейст­вий, поэтому ваш интерес к нему вполне оправдан.

Лично я испытываю к нему двойственное отношение.

С одной стороны, он как бы подставил под удар военных контр­разведчиков. Потому что именно особисты полностью возглавили деятельность заградительных отрядов, направленных в тыл действую­щих армий и боровшихся против паникёров, дезертиров, изменников и вражеских шпионов. Особый отдел поэтому приобрёл как бы кара­тельные функции, вследствие чего многие бойцы, не знавшие сущности работы военной контрразведки, стали побаиваться особых отделов, считать их сугубо репрессивными органами. То есть, с выходом приказа № 227 отношение к нам в войсках сильно изменилось.

С другой стороны, полностью признавая довольно жестокий характер сущности этого приказа, нельзя не отметить, что он сыграл серьёзнейшую стабилизирующую роль в нормализации боевой обстановки на нашем фронте. Практически полностью прекратились случаи массового бегства солдат в тыл с передовой. Трудно не сог­ласиться с тем, что в тяжелейших условиях Сталинградской битвы это было крайне важно.

Приказ сдержал смятение даже в сфере высшего руководства. В.И. Чуйков уже после войны мне сам рассказывал, как он в тяже­лейшую минуту битвы за Сталинград однажды сам дрогнул и вместе со своим штабом хотел было перебраться на другой, безопасный берег Волги.

— Уже сели мы в лодку, — вспоминал Чуйков, — собрались отплывать, но в последнее мгновение я передумал. Я просто предста­вил, что потом сделает со мной Селивановский в соответствии с приказом  № 227?

Исходя из всего этого, я считаю, что такой приказ был необ­ходим. Он был вынужденной и суровой, но правильной мерой.

— Николай Николаевич, что бы Вы пожелали сегодняшним и завтрашним чекистам?

— Что может пожелать старый солдат молодым воинам? Конечно же, самой святой любви и верности нашей Родине! Сейчас она попала в беду, в сердцах и душах многих людей царит сумятица. Думаю, что корень зла заключается в том, что мы в одночасье позабыли и позабросили идеалы, за которые умирали миллионы наших сограждан на полях гражданской и Отечественной войн. Идеалы — это ведь стержень человеческого духа, а его-то у многих теперь и нет. Поэтому чекисты, как представители лучшей части нашего народа, должны делать всё, чтобы вернуть эти идеалы. И тогда снова вернётся на нашу землю мир, спокойствие и вера в завтрашний день!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Беседы с Николаем Николаевичем Селивановским состоялись в октябре 1990 года, почти накануне его девяностолетия. Потом было и участие в его юбилее…

Огромное участие в подготовке встреч с этим славным человеком принял генерал-майор в отставке, бывший начальник Управления КГБ СССР по Иркутской области Виктор Иванович Демидов. Именно он разыскал в Москве Н. Н. Селивановского,  вместе с автором этого материала он присутствовал на всех встречах с ним, принимал активнейшее участие в беседах, записях этих бесед. В.И. Демидов – полноценный соавтор всей работы.

К великому сожалению, их обоих уже нет рядом с нами. Выразим глубочайшее уважение тому и другому.