Владимир Владимирович Личутин,

член Правления Союза писателей России, автор более 20 книг. Лауреат Большой литературной премии России, литературной премии «Ясная поляна», литературной Бунинской премии, премии правительства РФ в области культуры, премии «Золотой Дельвиг». Живёт в Москве.

Часть 1

С Павлом Григорьевичем Кренёвым (Поздеевым) мы «земели», знакомы, почитай, лет сорок. Я был начинающий литератор, он - молодой офицер. Он с Летнего берега Белого моря из деревни Лопшеньги, я - с Зимнего берега, из Мезени, как бы и соседи, вёрст двести с половиной будет меж нашими родовыми гнездовьями, и та маятная неторная дорога ногами вымерена нашими родичами, когда хаживали на промыслы от помезенья за треской и зубаткой на Терский берег и Мурман. И никак им в том пути Лопшеньги не миновать. С Терской стороны и с Летнего берега порою и невест брали. Как прижмёт шторминушка и сойдут промышленники на берег, чтобы переждать непогодь; а там девки-хвалёнки-хороводницы ядренящие, кровь с молоком, на самом выданье, ещё не засватаны, вот и роднились, и возвращались домой с неожиданным прибытком.В ходу была говоря: «море наше поле».

Я - родом из мезенских мещан, из «кофейников», ибо кофия из самоваров пили (такой обычай), а Павел Кренёв - из коренных «лопшарей», лопшеньгских поморов, кому море с детства в окна смотрелось, и шум осеннего прибоя был за несмолкаемую музыку. Мои места глухие, тундряные, комариные, куда попасть городскому пришлецу, как на тот свет угодить к нежити на прозябание. Но люди крепкие норовом, былинные, в обычаях неуступчивые, вот и здесь-то и окопались староверцы, люди истинной православной веры, не боящиеся ни огня, ни меча, бежавшие от лютого Петра, испроказившего православие; тут и Аввакум до сожжения на костре нашёл с семьею свой последний приют, оставив в вечную неколебимую память «поморское согласие», скрытни и пустыньки. Летний же берег (Лопшеньга и Яреньга, Нёнокса и Пертоминск) - место священное и святое, отсюда много разошлось по Руси праведников, калик перехожих, коневалов, хранителей старинного устава, знатоков былин и старинного петья, эти ревнители православия и Соловецкий монастырь в пятнадцатом веке устраивали и пестовали, берегли от разора, а когда понадобилось, то и воспротивились царю Алексею Михайловичу и десять лет стояли в обороне.

Не видать с Летнего берега Соловецких куполов, но колокольный перезвон иль тревожный набат невольно по небесной тверди и солёной волною доплывали до матёрой земли, и каждый поморянин неминуемо венчался духом своим с монастырём, порой и не признавая Бога, и свой быт выстраивал с тамошним строгим уставом и по родовым заповедям, а в царские-то времена нередко сплывали мужики по обету на Соловки и детей

везли трудниками на послушание в помощь монашествующим, и потому Лопшеньга из веку была повязана с древним монастырём невидимой нерасторжимой вервью духовного родства. И, конечно та благоговейная соловецкая небесная музыка , пусть и невнятно, но «байкала» и пионера Пашу Поздеева, а бабки-сарафанницы, крещёные деревенским батюшкой Васильевским – Пашиным дедом, и тайно державшие православную веру, незаметно, исподволь подпитывали наивную отроческую душу святоотеческим преданием.

Многое отсеивалось, как сквозь решета, не оседая в памяти, но кое-какие блёстки веры и сохранились в душе. Конечно, мальчишка был насквозь советский, он грезил военными подвигами, всей деревенской жизнью крепил себя для будущего, мечтал стать суворовцем, водить за собою полки. Эк, куда замахнулся нахалёнок с Северов; от рыбацкой-то робы и долгих, по самые рассохи, сапогов-бахил, в стольный град Петра, где из мальчишек, из деревенской простоты и уличных «озорей», оказывается, куют офицеров; только бы вырваться, братцы, из деревенских тесных объятий в морские просторы, где из туманной дымки вдруг всплывают, как призраки, нездешние таинственные корабли и скоро пропадают за сизой стеною марева, как наснились, в незнакомую притягливую жизнь.

Это куда позже, покинув домашний порог и отслужив по армейскому уставу лет тридцать, окончательно вернётся Павел к мысли: «Где гриб родился, там и пригодился». Хотя и наезжал временами, не мог окончательно обрезать пуповину. Но не думал, что Летний берег, до тоски прискучивший в детстве, вдруг объявится новой, сказочной стороною, счастливым земным раем, в зазывных праздничных красках, населённым добрыми людьми, с которыми Павел Кренёв одной крови. И так захочется ему оживить тот золотой мир детства, в котором незабытно, неумираемо живут батько с мамушкой и дядья, и тётки, кумовья и соседи, и Белое море с рыбами, и сузёмки со зверьми и птицами: Господи, оказывается, сколько осталось в дымке лет милых сердцу людей, кого надо успеть вызволить из небытия и запечатлеть. Ведь человек живёт, пока его помнят. Вроде бы и позабыт печищанин, выброшен из деревенской жизни, навсегда упокоился на местном жальнике, но и тут он, возле, совсем живой, когда с любовью запечатлен на книжных страницах.

Такую необъяснимую учительную силу имеет книга, написанная с доброрадным сердцем, собирая в одну общину убывших в иные миры однодеревенцев. Воистину Христос воскресе смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».Читаю рассказы Павла Кренёва, и невольно слышу его мягкий, слегка вкрадчивый, баюкающий, согревающий душу сокровенный голос, будто сам писатель возле. Столько обаяния от простых текстов, напоминающих и нравственную проповедь, и беседу о делах минувших, и житейское нравоучение, без чего ребёнку, как бы он ни отталкивался обеими руками, трудно выстроить будущую жизнь! Вроде бы

нет лихо закрученного сюжета, о который можно бы «обопнуться», чтобы заставить себя погрузиться в чтение; но сам деревенский мир, но картины поморского быта настолько занимательны, что невольно затягивают в книгу. Практически вся русская литература-это замаскированные в пересказ событий нравоучения и проповеди, как следует жить.

Продолжение следует...