Монотонный и резкий гул заполнил всё вокруг. Старый шестисильный стационар — «топнога» — жмёт на все свои хилые обороты и стучит с надрывным, но ровным напрягом. Из стоящего торчком глушителя выхлопывается дым, и набегающий сзади порывистый ветерок уносит его вперёд, стелет перед лодкой. Тяжёлый, набрякший от многократной просмолки карбас ме­дленно идёт вдоль берега. Мимо проплывают огромные, всосанные в песок валуны, на которых белеют, пятна чаек; громоздятся холмы, поросшие густым лиственным ле­сом, вылизанным и придавленным к земле холодными морскими ветрами. Сейчас карбас огибает высокую гору, на которой стоит маяк.

Костя, плотный пятнадцатилетний парнишка, сидит на передней банке и, задирая голову так, что кепчонка его чудом держится на затылке, смотрит, как через рав­ные промежутки на самой макушке. маяка вспыхивает маленький бледный огонёк.

— Шесть! — кричит он радостно Мишке.

А у того уши забиты грохотом мотора. Мишка при­мостился у самого глушителя. Выхлопной дым летит к нему в рот и ноздри, он морщится и озабоченно посма­тривает на движок, трогает крышку цилиндра: не пере­грелась ли?

— Чего-о? — затыкая уши и щурясь, горланит Миш­ка.

— Через шесть секунд, говорю, вспыхивает!

— А-а-а, — понимающе трясёт Мишка головой, ниче­го, конечно, не разобрав в крике напарника, а так, что­бы не приставал со всякой чепухой.

Они едут на форель. Едут далеко. За тридцать ки­лометров от посёлка, на знаменитую Усть-Яреньгу. Фо­рель водится, конечно, и в окрестных речках, и Мишка с Костей бывали и там, но что они по сравнению со знаменитой Усть-Яреньгой, бурной таёжной Усть-Яреньгой, впадающей в море, где на перекатах ловит беспо­мощных мальков хищная кумжа, куда из моря идёт на нерест сёмга. Только там, в круговерти быстрой ре­ки, рыбак может испытать себя, сдать экзамен на право ловить форель. И Костя и Мишка раньше уже приез­жали сюда с отцами, но это было давно, лет пять назад, и тогда они почти ничего не поймали, а лишь прыгали вокруг родителей, дрожа от восторга…

Вот и Банный наволок — гряда высыпанных в море огромных валунов, словно стояла когда-то на берегу вы­соченная гранитная башня, а потом упала далеко в мо­ре и разбилась на куски. Здесь живут тюлени и нерпы. Вот и сейчас они, завидев людей в море, нехотя сполза­ют в воду с нагретых камней.

Мишка заводит нос карбаса в море и, старательно держа лодку подальше от камней, огибает наволок. Он знает: огромные валунищи рассыпаны и на глубине, и их острые вершины едва скрывает вода. За Банным на­волоком открылась Сёмужья лахта, а на берегу — старый рыбный склад с провалившейся крышей. Склад стоит в устье реки.

На море в это время отлив, и карбас, прежде чем достичь береговой кромки, застревает на каменистой от­мели. Приятели отгибают голенища отцовских сапог и протаскивают лодку между камнями. Косте уже совсем не терпится. Он сопит и с подвыванием, нервно подпры­гивая, словно его тело пронизывает некий зуд, помогает Мишке выгрузить и перенести в склад вещи, поставить карбас на рейд. Потом Костя лихорадочно, путаясь и проклиная неизвестно кого, разматывает лесу, привязы­вает к длинному сухому удилищу и, укалываясь и злясь при этом, насаживает червяков на большой форелевый крючок.

— Ты чего это? Совсем обалдел? — наблюдая за его суетой и хохоча, спрашивает Мишка.

Но Костя уже бежит к Усть-Яреньге и, смешно скрю­чившись, подкрадывается из-за брёвен к воде. Затем осторожно, пятясь, делает заброс в плавное течение; Ми­шка у склада сидит от хохота на корточках, потом пада­ет на четвереньки и, задирая на Костю голову, сквозь смех кричит:

— Ну какая! Ну какая рыба на заплестке да на солнце клюнет! Дохлая разве!

Но Костя молча грозит Мишке кулаком и делает за­брос за забросом.

Мишка тоже готовит снасть и, сунув в карманы бан­ку с червями, забросив за плечи рюкзак, идёт по про­топтанной многими поколениями рыбаков тропинке к ста­рым пожням, туда, где Усть-Яреньга в тени высоких трав и кустов делает крутые буйные повороты, чередующиеся с глубокими, тихими, тёмными омутами.

За Мишкой бежит Костя.

Ах, форель! Золотая форель! Огненно-быстрая, в тёмных, радужных пятнышках, скользкая, осторожная, силь­ная, хищная рыба, маленький лосось. Уметь ловить её — значит быть настоящим рыбаком. Как молния бросается она на приманку, если рыбак смог перехитрить её, если он её. достоин. Но когда с ней состязается новичок или небрежный рыбак, труд его напрасен.

Солнце уже уронило в небо последние лучи с верху­шек самых высоких деревьев, когда Костя и Мишка ото­рвались от форели и пошли, почти побежали на берег. Их рыбалка не прошла напрасно, рюкзаки были увеси­сты, и в спину каждого ударяли упругие хвосты ещё не уснувших рыб. У старого склада они разожгли костёр и сварили уху из форели с перцем и с картошкой, при­хваченной с собой из дома. И долго ещё в тёмное небо августовской ночи вместе со струйками искр летели их громкие, восторженные мальчишечьи голоса.

С раннего утра Костя и Мишка вновь были на реке и опять с дрожью в руках смотрели на поплавки, стара­ясь не пропустить момента, когда бегущий по бурунам поплавок резко прыгнет вниз. А поплавки прыгали всё чаще и чаще, и ребятам, захваченным азартом хорошей рыбалки, совсем не хотелось возвращаться домой. Но над каждым из них, как дамоклов меч, висел неукоснитель­ный материнский наказ: вернуться домой сегодня к ве­черу. Поэтому, когда солнце стало приближаться к зе­ниту, они обречённо поняли: пора собираться.

После долгой возни у мотора, безуспешного ковыря­ния в свечах, трубках, магнето, карбюраторе, проклятий в адрес «старой развалины», движок, в силу только ему ведомых процессов и тайн изношенного устройства, на­конец обнадёживающе стреляет несколькими дробными тактами и вот уже сгоняет чаек с ближних валунов гром­ким треском. Карбас уверенно и ходко движется теперь в обратном направлении. На море стоит почти полный штиль. Ветерок, дувший с утра от берега, к полудню со­всем зачах и словно уснул в подогретом воздухе. Костя опять сидит на передней банке и, завернув края поли­этиленового мешка, в котором лежит форель, заворожённо и с умилением на неё смотрит. Столько дома те­перь будет рассказов, преувеличенно похвальных оха­ний матерей («вырастила кормильца»), отчаянной зависти сверстников! Оправдала Усть-Яреньга мальчи­шечьи мечты.

Мишка регулировал трубку водовыбрасывателя, когда услышал сквозь гул глушителя Костин крик. Тот с вы­пученными глазами показывал пятернёй на море, куда-то вдаль. Мишка посмотрел туда и ничего не разглядел. «Опять с дурью какой-то лезет», — подумалось весело, но встре­воженные глаза приятеля заставили его ещё раз гля­нуть на море. То, что он увидел, обдало ознобом, про­сквозившим всё тело. Линия моря на горизонте лома­лась, над ней вырастали длинные тёмные прямоуголь­ники, словно там, вдали, от иссушающего зноя играл мираж. Но то был не мираж и не зной. И Мишка и Ко­стя— поморские мальчишки — с ужасом поняли: на них с моря идёт шквалистый ветер, этот «мираж» — первый его признак. Костя, не зная, что делать, растерянно за­суетившись, стал натягивать фуфайку, а Мишка часто и глубоко засопел и уставился в мотор, потом дожал ры­чажок газа до самого нижнего притыка, что отец разре­шал делать только в исключительных случаях: быстрее изнашиваются кольца у поршня. «Топнога» загудела про­тяжно и надрывно, как загнанное животное, но обороты заметно прибавились и карбас пошёл ходче.

«Только бы успеть завернуть за Вороний мыс», — ду­мает Мишка.

А кругом голубой бездыханный штиль, прозрачный воздух медленно покачивает своё ленивое прогретое тело на водной глади. Ничего ещё не кричит, не сигналит о приближающемся шторме. Ничего, кроме миража и чёрной тучи, которая уже начинает вылезать из-за горизон­та. Приятели сидят обречённо нахохлившиеся, тревожно посматривая в даль, которая темнеет на глазах.

И вот оттуда, из этого чернеющего далека, как пер­вый вестник нападения, словно первая стрела, пущенная самой сильной рукой, море прорезала острая тёмно-синяя полоса ряби.

Только бы успеть за Вороний мыс!

Через несколько минут «стрелы» пошли уже стаями. Мишка, вдруг сообразив, круче повернул нос лодки в море: надо держать подальше от берега, здесь мелко, ка­менисто, на волне тут разобьёт. Надо на глубину.

Боковой ветер стал налетать порывами, постепенно набирая мощь, раздувая гигантские мехи. Пошла первая зыбкая, неровная волна, вся в густой, тёмной ряби, слов­но крокодилья спина. Костю, бледного, вконец растерян­ного, стало на носовой банке плюхать и покачивать, он пересел прямо на днище и взялся за борта обеими ру­ками. У Мишки в голове колотится мысль-вопрос: стоит ли ему или нет приставать к берегу? Ведь ещё вполне можно успеть. Но как назло здесь сплошные каменные гряды. Карбас негде спрятать, разобьёт вдрызг. А до бе­рега, чтоб лодку вытянуть, не добраться. Мелко. Нет, на­до за Вороний мыс. Там глубина и бухты удобные. Ско­рее туда!

Но карбас плетётся черепашьим ходом, и уже подсту­пают волны, нагулявшие на просторе силу, бьют в борт, в провалах между ними валы закрывают берег. Мишке страшно, но он замечает, что Костя совсем «сдрейфил»: схватился мёртвой хваткой за ручку пустого бачка из- под бензина и сидит на днище скрючившись. «Сообра­жает, за что держаться надо», — зло думает Мишка, пустой бачок — проверенное спасательное средство и криком и знаками подзывает Костю к себе. Тот кое-как подползает, смотрит остолбенело.

— Приготовь черпак лучше, балбес, готовься воду вы­качивать! — кричит Мишка, срываясь на визг.

И Костя послушно шарит и под брезентом находит черпак. Но, взяв его как-то рассеянно, машинально, из второй руки не, выпускает бачка. «Совсем скис», — дума­ет, глядя на него, Мишка, но ему сейчас не до Кости. Началось то, чего Мишка боялся больше всего: пошли валы с барашками. Барашки — это гибель для лодки, ес­ли подставишь под них борт. Они не качают, они захлёстывают. И Мишка весь превратился во внимание. Как только сбоку вдали появляется белый гребень, он резко тя­нет руль назад, и карбас встречает коварную волну но­сом. На эти галсы уходит время, и карбас вроде и не движется вперёд, а только крутится. Когда лодку под­брасывает, вдали уже виден маяк: там Вороний мыс. Зна­чит, всё же движется.

Ещё Мишку страшит мотор. Как молитву он шепчет: «Ну давай, развалюшечка, потяни ещё чуток!» Мишка знает, что движок сразу заглохнет, если на магнето попадёт вода. А брызги все летят в лодку от барашков, и магнето, кажется, торчит и выступает из мотора прямо под брызги… Мишка пытается закрыть мотор собой, но тогда он не успевает следить за волнами. Один раз плес­нуло очень сильно, и его окатило всего: гребень возник перед самым бортом, но «топнога» чудом не заглохла, только зашипела. «Заглохнет — пропали», — понимает Мишка. В такой шторм в открытом море не спастись. Сейчас очень бы помог Костя, но он сидит оцепенелый, бледный, ничего, видно, не соображает. И Мишка один, с огромным трудом, неимоверно ругаясь, балансируя и постоянно дёргая руль туда-сюда, напяливает-таки край брезента на мотор.

Так проходит, наверно, много времени, но Мишка ничего не замечает, кроме волн и барашков, которые надо встречать носом карбаса. Но вот по курсу уже видны гряды белых россыпей волн. Это Вороний мыс. Его надо обходить стороной, потому что напрямик че­рез эти белые волны не прорваться, и Мишка идёт на ветер…

Когда казалось, что главные трудности остались по­зади, когда обошли уже Вороний, откуда-то сзади, из-за кормы внезапно выдернулась ладонь гребня и как будто шлёпнула по мотору всей пятернёй. Мотор заглох, и ста­ло до ужаса тихо. Мишка, не раздумывая, что надо де­лать, и перемахнув через движок, бросился к вёслам. Отбросив отяжелевшего Костю от сиденья, чтоб не ме­шал, он быстро вставил вёсла в уключины и стал разво­рачивать нос опять на ветер. Но карбас почти не двигал­ся. Сил у Мишки, явно не хватало. На его глазах власт­но и как-то хладнокровно подошла огромная волна с ба­рашком наверху, безжалостно перелезла через борт и за­лила всё, что лежало на дне. Карбас сразу огруз и сов­сем перестал подчиняться. «Всё, следующая волна будет последней», — мелькнуло у него в голове, и он что было силы тряхнул Костю за плечи:

— Помогай! Потонем!

Тот не сопротивлялся и равнодушно сидел прямо в воде. Мишка развернул его за волосы и влепил такую за­трещину, что Костя откинулся набок и сразу же про­снулся:

— Ты чего, сдурел?

— Хватай весло! Сдохнем!

Скрипя уключинами, корчась и охая от усилий, они всё же под самый очередной гребень развернули карбас против ветра и держали, так долго, пока ветер и волны гнали их к берегу. Метрах в семидесяти от него, там, где начинаются россыпи, их подхватил огромный вал и, держа — на своём высоченном, кипящем хребте, добросил почти до самого берега. Потом, подождав короткой пере­дышки между волнами, они кое-как развернули лодку носом к берегу и наконец уткнулись в прибрежные кам­ни. Но пока выскакивали, выбрасывали принадлежности для вытаскивания лодки на сушу, её всё же сместило не­много назад и накатная волна залила карбас до бортов. Он осел на морское дно и крепко за него зацепился всем своим тяжёлым корпусом.

Теперь начиналась работа, требующая затраты ещё больших сил. .Необходимо было поднять перегруженный мокрой поклажей и забортной водой карбас из морского плена на берег.

Мишка понял, что с этой задачей им не справиться, если хоть маленько не передохнуть. Лодку все-равно уже не унесёт, она стоит вся в воде и прибойный ветер и волна прижимают её к берегу. Приказал Косте:

— Садись, перекурим.

Сам сел прямо на мокрый, скользкий валун. Костя тоже. Какое-то время они усталые, поникшие молча глядели, как разбитые в каменьях волны переваливают через верх старого карбаса, гуляют над ним, не замечая никаких преград, а потом тяжело плюхают о камни, сгрудившиеся на берегу, шипят, словно погибающие змеи и теряют свою недюжинную силу. Видеть свой карбас, погруженным в морскую воду мальчишкам ещё не приходилось: на любого помора такое зрелище нагоняло жуть. Что-то с этой жутью надо было делать, как-то её прекратить и Мишка с Костей, посидев на каменьях совсем немного, молча решительно поднялись. Нельзя же долго глядеть на гибель.

За считанные минуты они заострили топором и вколоти­ли в берег прочную короткую слегу, уперев её в лежащее поперёк тяжёлое, всосанное в мокрый песок бревно, изготовили воротной кол, надели на слегу бадейку — полую чурку, и вот уже Мишка бежит к карбасу, на ходу разматывая верёвку — шейму, и кричит:

— Готовь кол воротить!

Костя вправляет кол в петлю и сначала бегом, потом медленно, с напрягом начинает ходить вокруг бадейки. Верёвка натягивается, сбрасывая налипшие водоросли, Костя наклоняется вперёд, упирается скользящими по сырости сапогами о камни и брёвна и, что есть моченьки толкает грудью и руками упругий воротной кол. Карбас, уже всосанный в песок, не хочет никак шевелиться и по-началу почти не двигается.

Но вот упрямая сила всё же на чуточку, на несколько сантиметров двигает его вперёд. Карбас, вылезая из глубины, вздымает сначала один борт, потом другой. А Мишка в это время рыщет в поисках катков. Нашёл один, подбежал, сунул в воду под киль. Карбас подмял его под себя, и, пока полз по нему, Миш­ка принёс второй каток…

Когда над волнами, над водой явственно оголились оба борта, когда нос лодки вылез на берег, мальчишки с двух её сторон поставили подпорки из валяющихся на берегу обрезков брёвнышек, отчего карбас перестал переваливаться с боку на бок, и черпаком — плицей попеременно  выкачали забортную воду…

Ветер всё не унимается, свищет и лютует на просто­ре. Волны, раскрывая белые пасти, набрасываются на прибрежные камни, словно норовят их сожрать. Мишка и Костя, понурые, сидят на бревне, рядом с вытащен­ным на берег карбасом. Продрогшие, со стучащими зу­бами, они страшно довольны, что карбас и мотор оста­лись целы, что отец и мать не очень сильно будут ру­гаться.

Над ними на высоченной горе через равные проме­жутки — через шесть секунд — вспыхивает маяк. Море, вылизывая гальку, выбрасывает на берег золотистых в пятнышках рыбок — пойманную ими форель