Рыба не клюёт совершенно. Ветер, резвый и игривый в утрен­нюю зорьку, к полудню стих. Полный штиль. Полуденный зной, отражаясь от зеркальной прохлады вод, висит в воздухе тягучим, сладким маревом. Кругом царство лености и бессилия. Заспан­ное белёсое солнце нехотя играет бликами на еле заметной, глад­кой накатной волне.

Николай, полураздетый, в трусах и льняной рубахе, сидит в лодке, упёршись босыми ногами о шпангоуты. По бокам, на «банке», лежат прислонённые к бортам «морские» удочки. Нико­лай уныло глядит на их чуткие, недвижимые уже около часа «кивочки», потом переводит взгляд на небо. Там в чистой синей вы­шине плывут с юга на север вытянутые, размытые, словно пена на воде, пузырчатые облака. «Странно, — думает Николай, — там ветер, а здесь тишина».

Рыба не клюёт, но ему нравится сидеть так в безделье, подставив солнцу лицо, безвольно положив на борта руки.

Где-то на острове, синеющем сквозь марево ломкими очертаниями, его жена Ольга и шестилетняя дочурка Катя собирают чернику, которой тут вели­кое множество. Николай давно собирался приехать сюда с семьёй на своей моторной лодке. Место это, спокойное, удалённое от город­ской сутолоки, в стороне от туристских маршрутов, Николай и Ольга открыли для себя в прошлом году случайно, когда поехали испы­тывать только что купленную лодку. От города, правда, далеко, но что там расстояния, когда «Вихрь» несёт со скоростью под сорок, и лодка играючи подпрыгивает на бугорках волн!

Николай вспомнил сейчас, как в прошлом году Ольга нерешительно ступила на землю острова, осторожно, глядя под ноги, словно боясь змей, сделала несколько шагов, а потом вдруг в совершенном восторге восклик­нула: «А грибов-то, грибов-то сколько!..» Когда уезжали, в километре от острова мотор вдруг забарахлил, и Николай бросил якорь, совсем не надеясь, что он достанет до дна. Капроновая верёвка упруго засту­чала о борт и вдруг ослабла. «Баклан» — понял Николай и не удер­жался, забросил удочку: тут должна быть треска. Рыба и в самом деле сразу стала брать, и Николай с Ольгой в азарте надолго тогда забыли о поломке в моторе, о том, что надо ехать домой. А треска, гибкая, коричневая, пружинисто металась по дну лодки.

Сегодня на восходе повторилась та же торопливая, сладкая радость хорошего клёва, но к полудню всё уснуло под вялящими солнечными лучами. Надо бы идти к острову, помочь жене и дочке развести костёр, приготовить обед. Он сматывает верёвку, привя­занную к бую — указателю баклана, установленному им сегодня, и заводит мотор. Уже на подходе к острову замечает бегущую по воде навстречу лодке рябь: подул шелоник.

Николай выносит из лодки рыбу, прячет её в тень, укрывает травой. Вокруг царство ягод. Он ползает на четвереньках, собирая в пригоршни чернику и голубику, затем закидывает голову, сыплет ягоды в рот и медленно их жуёт, постанывая от удовольствия.

Перед тем как идти вглубь острова, Николай оглядывается на залив и замирает, увидев свою лодку: она мерно раскачивается на волнах вдали от берега в тёмно-синей ряби раздувающегося шелоника — юго — западного ветра. «Как же это! — оторопело соображает Николай. — Неужели якорь забыл выбросить? Как же мы без лодки? Остров… Катя… Без лодки…» — И, сбрасывая на ходу сапоги, он бежит к воде.

Глубина начинается сразу, у берега. Холода он не чувствует, хотя совсем недавно с ознобом входил в воду босыми ногами. Николай плывёт быстро, «саженками». Руки размеренно, поочерёдно выбра­сываются вперёд, голова вращается в такт, ноги напористо взбивают пенистый бурунок. Лодка приближается. Наконец шея и руки уста­ют. Николай переворачивается и плывёт на спине. Ориентируется по солнцу, которое светит прямо от острова. Перевернувшись на грудь, Николай с тревогой замечает, что лодка совсем не приблизи­лась, и опять он быстро работает руками, опять пенит ногами воду. Лодка уже метрах в пятидесяти, но руки с каждым разом подни­мать из воды труднее и труднее, начинает сильно ломить шею. Ни­колай ложится на спину и, стараясь держать себя в руках, начинает понимать, что лодку ему не догнать: «Чёрт с ней, потом найдём с ре­бятами… На остров надо… Приедет кто-нибудь…» В лицо ему пле­щет вода. Он поворачивает к берегу и тут же встречается с ветром. Шелоник дует в глаза, хлещет по ним брызгами, заплёскивает ноздри. Николай задыхается, глотает жидкую горечь, перед ним стоит густая пелена воды и пены, сквозь которую красным пятном рдеет раз­мытый огромный шар солнца. Николай с ужасом осознаёт, что совсем не движется вперёд, что до острова ему тоже не доплыть…

… Здесь, на просторе, ветер, словно уверовав в свою силу, дует напористо, ерша и взбаламучивая тугую тёмную воду. Среди чешуй­чатых, зыбких волн как поплавок качается голова Николая. С осте­кленелыми от страха и беспомощности глазами он что-то кричит, а ветер уносит его крик в море, разбрасывает там среди волн…

Постепенно Николай приходит в себя, но страх сидит внутри, цепляясь острыми коготками, не даёт думать, тянет за ноги вниз свинцовыми колодками, давит на плечи. «Надо подумать! Надо по­думать! — бормочет он синими губами. — Надо взять себя в руки… Нельзя же так, за здорово живёшь…» Но страх держит за горло, мешает дышать, мешает… Не прогнать его… «Сволочь! — кричит Николай, — подохнешь тут как собака! Распустил нюни! Бороться надо, гадина!» — Он бьёт себя по скуле, трясёт головой, потом ло­жится на спину.

Мысль скачет лихорадочно: «Шансов нет, шансов нет! Берег — бесполезно. Берег — бесполезно! Лодка далеко… Не доплыть, не доплыть!...» Захлёбываясь и неуклюже перебирая ногами, Николай пытается стянуть с себя рубаху. Она прилипла, срослась с телом. Самое трудное — высвободить руки из рукавов. Потом, когда это удаётся, он несколько раз безуспешно пытается сделать из неё пу­зырь, для чего резко взмахивает рубашкой над головой, держа её за края. Пузырь, тощий и кривой, всё же в конце концов получа­ется. Николай ложится на него животом. Уже осмысленно и уста­ло он смотрит на лодку. До неё метров семьдесят. Мозг, как нако­вальню, долбит мысль: «Надо догнать…»

Из рубашки, крадучись, предательски убегают пузырьки воз­духа. Николай вытягивает рубашку со сморщенным, раздавлен­ным уже пузырём и, держа её в левой руке, начинает правой гре­сти по направлению к лодке. Движения почти не получается, пу­зырь только мешает, и Николай отбрасывает его в сторону. Ста­раясь экономить силы, он равномерно, без рывков работает рука­ми, переворачивается на спину, плывёт на боку, плюхает саженками, гребёт «по-собачьи». Со временем его движения сами по себе приобретают системность: саженки — на боку — спина — саженки — на боку — спина… Плыть на спине становится всё труднее: вдали от берега накатистые волны всё чаще хлещут в лицо. Нико­лай горько кривится и с кашлем выхаркивает попадающую в горло солёную воду.

Иногда он смотрит на лодку. Эти мгновения доставляют ему настоящую муку: казалось, отдал уже все силы, а она почти не при­близилась. В конце концов Николай заставляет себя реже подни­мать голову и плывёт только по ориентиру — попутному ветру. Ему невыносимо хочется отдохнуть — лечь на спину и закрыть глаза, но за каждую секунду остановки придётся потом расплачиваться дол­гой и тягостной работой рук.

Надо экономить силы. Николай вспомнил, как тренер учил его в легкоатлетической секции расслабляться во время бега на длинные дистанции: работать должны только те мышцы, которые толкают вперёд. Плыть ещё много, страшно много, и Николай старается «успоко­ить» тело, руки его безвольно поднимаются и плюхаются в воду, кон­центрируясь потом в гребке.

«Напрасно всё, сдохнешь…» Николай напрягается, трясёт голо­вой и, стискивая зубы, шепчет: «Хрена с два возьмёшь! На тебе…»

Перед глазами встаёт Катькино лицо, то улыбающееся, то оцепе­невшее от страха. Это совсем для него невыносимо, и тогда он хри­пит на выдохе: «Не меша-а-ай!...»

Он страшится отчаяния, его мёртвой хватки, которую, наверно, уже не выдержать в этой непосильной борьбе с ветром и волнами. Он гонит его, стараясь думать только о лодке, о том, что надо беречь силы.

Всё же расстояние до лодки сокращается, её развернуло и несёт боком. Но руки будто залило холодным свинцом, они совсем не гнутся, отказываются работать.

Ветер раздувает на кончиках волн белые гребешки, бьёт водой по затылку.

Неожиданно Николай замечает на носу лодки то, на что раньше не обратил внимания, — якорь. Якорь! Он лежит на самом кончике борта, Николай отчётливо вспомнил, как поднял его с днища, когда подъехал к острову, положил на нос и намеревался вытащить на берег, но дно оказалось глубоким, и он стал разгибать голенища…

«Если бы он упал, если бы упал! Ведь он же может упасть! Волны! А доска на носу совсем гладкая!» Николай вдруг как-то ослаб, стал грести «по-собачьи», вцепившись взглядом в якорь. Нет, не падает, даже не шевелится как будто.

За лодкой, с левой стороны, что-то зажелтело и пропало. Искрой промелькнула догадка — буй, его буй на баклане! Жёлтое пятнышко появилось снова, всё расцвеченное вокруг белыми полосами пены. «Баклан! Да там же мелко, а значит, и волны круче! Ну, упади, якорь, ты же мой! Ты не должен меня подвести», — чуть не плачет Николай в последней надежде, еле держась на воде.

На баклане лодка, как поплавок, то ныряет, то вновь выпрыгивает на поверхность. Показалась… Якорь на месте. Исчезла. Вновь пока­залась. Якорь сместился, как почудилось Николаю, к центру лодки. В голове взрывается мысль: «Неужели свалится в лодку?» С отчая­нием и обречённостью он думает: «Тогда всё… Больше не смогу…» Он уже не плывёт, а лишь вяло перебирает руками и как приговора ждёт очередного появления лодки. Якоря нет! Лодка продолжает дви­гаться, как и прежде, боком. Волна неожиданно наваливается сзади на голову, и он некоторое время идёт ко дну. Потом выныривает и долго, ничего не соображая, оторопело смотрит перед собой.

Лодка стоит носом к нему. От кольца на носу тянется в воду белый шнур. Николай стискивает зубы и плывёт мед­ленно, останавливаясь, тяжело и хрипло дышит.

Подплыв к шнуру, он пытается на него лечь, но шнур расслабляется, и он скользит по нему вниз. Высоту борта ему не осилить, надо отдохнуть, но руки не держат шнура. Он устал… Он обвивает шнур руками, ногами, стискивает зубами и висит, висит… Потом подплывает к сере­дине борта, рывком поднимает тяжёлые руки и висит снова. Бро­сить тело на борт ему удаётся лишь с четвёртой попытки, когда про­ходит много времени. Он медленно заваливается вовнутрь и теряет сознание…

Солнце медленно спускается к закату, когда Николай глушит мотор и причаливает к берегу. На заплестке у костра сидят Ольга и Катя и пьют черничный чай.

— Ну так что, рыбачок, — подтрунивает над ним Ольга, — где рыба? Смотрю, лодка качается и качается, а рыбака-то и не видно. Уснул, наверное, от безделья? Иди-ка лучше чай пить…

— А наш папка рыбалку проспал, — поддерживает её Катерина.

И все трое смеются.