Топот звериных лап Глухарка слы­шала давно, но надеялась, что шаги пройдут мимо. Так было уже не однажды. На этот раз избежать беды не удалось. Отодвинув длинной мордой хвойные лапы, Соба­ка удивлённо уставилась на нахохлившуюся птицу. Вздрагивающий чёрный нос её со свистом втягивал воз­дух, отвисшие мокрые уши блестели коричневой вьющей­ся шерстью. Морда Собаки была слишком близко, и Глу­харка не выдержала. Она с тяжёлым треском сорвалась с гнезда и, разбрызгивая с крыльев влагу, полетела прочь. Глухарка хотела увести Собаку как можно даль­ше. Для этого она летела медленно над самой землёй, время от времени складывая крылья и почти плюхаясь на землю. Вначале Собака, похоже, поверила в эту игру. Она стремительно мчалась за Глухаркой, делая рывки вперёд и норовя схватить её зубами, когда та припада­ла к земле. Потом ей это, видимо, надоело, и Собака, бросив бесполезную погоню, вернулась к гнезду. Глу­харка села на вершину сосны, тревожно и плачуще за­квохтала. Она поняла, что гнездо погибло. Теперь яйца были совсем беззащитны.

Собака, стоя над ними, с любопытством рассматри­вала эти большие жёлто-коричневые шары. Подобных ей раньше есть не приходилось. От них дурманяще пахло крупной лесной птицей. Подстрелив такую, её Хозяин, всегда радовался. Собака была сыта, но она не могла бросить столь большого лакомства. Сунув морду в самую середину гнезда, она осторожно обхватила зубами яйцо и затем, немного запрокинув голову и слегка оскалив­шись, стиснула яйцо языком. Скорлупа треснула, и гу­стая пьянящая жидкость залила всю пасть. Потом Со­бака точно так же подхватила второе яйцо и вновь за­прокинула голову, но в этот момент услышала зов Хозяина. Так, с яйцом в пасти, размахивая в весёлом га­лопе длинными ушами, она  выбежала на дорогу, по которой шёл Хозяин. Яйцо Собака положила перед ним, оскалив в довольной улыбке зубы и обнажив тёмные дёсны, к которым прилипли кусочки скорлупы. Хо­зяин, к её удивлению, не разделил этой радости и вместо поощрения за принесённый шар, так пахнувший той са­мой большой птицей, сердито сказал:

— Глупая, мы этот выводок лучше осенью перестре­ляем. Куда он денется!

Потом он прицепил Собаку на поводок и, перед тем как уходить, раздражённо пнул лежащее на земле яйцо, отчего скорлупа брызнула в разные стороны, а от желт­ка на чёрной весенней земле осталось красное пятно, похожее на кровоподтёк.

Всё это старая Глухарка видела с вершины сосны. Она сидела там ещё долго, дрожа от страха, что Чело­век, самый опасный враг глухарей, и его Собака могут вернуться к её гнезду. Мелкий, частый, холодный дождь всё капал и капал с неба, проникал ей под перья. Глухарке было холодно, но она, съёжившись и дрожа, всё сидела на вершине дерева и смотрела в сторону, куда ушли её враги.

Солнце тронуло острые верхушки растущего на даль­них холмах леса, когда она вновь села на своё гнездо. После захода солнца Глухарка встала и быстро пошла к старому брусничнику. Там она недолго поклевала про­шлогодние, но всё ещё хранящие сочность листья, подёргала выбивающуюся из-под земли на южном склоне не­большого косогорья молодую зелень и вернулась к яй­цам. Встав над ними, она покачалась из стороны в сторону, растопырила перья, раздвинула слегка крылья, потом  плавно и осторожно опустилась на кладку.

Ночью Глухарка почти не спала. Дрожь, вызванная появлением Собаки, уже прошла, но страх перед тем, что Собака теперь знает о её гнезде и может вернуться, что­бы съесть остальные яйца, не покидал её. Сквозь набе­гавшую иногда дрёму Глухарка слышала скачущих где- то зайцев, шорох шагов лисиц и куниц, вышедших на охоту, треск сучьев, ломаемых медвежьими лапами и ло­сиными копытами. Глухарке было страшно. Когда шаги шуршали поблизости, она вытягивала шею и привстава­ла над гнездом.

Перед восходом солнца она снова немного побродила по лесу и поклевала иглы молодых сосенок. Теперь ей опять надо было целый день без движения сидеть в гнез­де под маленькой ёлкой среди больших шумящих на ветру деревьев, среди Леса, растущего на краю Клюк­венного болота, где когда-то родилась она сама.

Вставало солнце, наступал новый день конца весны.

От болота доносился неуверенный звон — первые «тэкания» молодых самцов. Там пробовали свои силы петухи- первогодки. Среди них были и сыновья Глухарки. Старые самцы петь уже перестали. Они перебирались теперь в глушь, в еловые крепи, чтобы начать там линьку. Ста­рания «годоваловиков» перебивали тетерева. Бросив свои токовища на мхах, они повсюду сидели на вершинах де­ревьев и, распушив белые с чёрными веерообразными от­воротами хвосты и вытянув вперёд шеи, тянули беско­нечные воркующие песни, прерываемые громким чуфы­каньем.

Прохладный утренний ветер шевелил ветви деревьев, по логам гомонили весенние ручьи, сквозь просветы в хвое видны были маленькие белые облака, бегущие по голубому небу. Дождь кончился. Лесные птахи неумолч­ными трелями приветствовали подъём солнца.

Через три недели у Глухарки вывелось шестеро птен­цов.

До конца первого летнего месяца Глухарка не реша­лась уводить свой выводок далеко от гнезда. В первые дни после появления на свет птенцы были совсем сла­быми и бегали вокруг неё, спотыкаясь о мелкие коренья, увязая в негустых порослях молодой травы. Когда начи­нался дождь, птенцы дружно кидались к Матери и за­лезали ей под живот и крылья. Таким же образом они и спали. Главной проблемой была пища. Здесь, в лесной чащобе, недоставало основного корма глухаря — хороших ягодников и муравейников. Они в изобилии водились на Старых вырубках, но вести туда птенцов было ещё ра­но. Поэтому Глухарка сначала обучила их ловить насе­комых. Первой эту науку постигла Пеструха, любимая дочь  Глухарки, самая смышлёная и подвижная. (Мать назвала её так за белые пятна по бокам у основания крыльев). Она долго бегала за крупным жуком, долбила его слабеньким своим клювиком и наконец попала-таки между крыльев. В трапезе приняли участие все птенцы. Мать внимательно следила за действиями Пеструхи и тихо одобрительно квохтала.

Вскоре весь выводок друж­но ловил муравьёв, клевал жучков и мух, выковыривал из мягкой земли личинок.

Когда птенцы окрепли настолько, что стали устраи­вать между собой дружеские потасовки, Глухарка пове­ла их на Старые вырубки. По дороге случилось проис­шествие, которое послужило хорошим уроком для всех: произошла первая встреча выводка с хищником.

Ястреб-тетеревятник напал сзади. Глухарята, шедшие в это время за Матерью по пологому склону холма, не в меру расшалились и, несмотря на призывные квох­танья Глухарки, отстали от неё и разбрелись. Ястреб на­меревался схватить птенца, шедшего позади всех, но, на­падая с высоты, он задел крылом ветви берёзы и промахнулся. Глухарята сразу разбежались в разные стороны и, за­таившись в траве, смотрели, как их мать бесстрашно схватилась с Ястребом. Тот не выдержал схватки и уле­тел прочь. В воздухе кружились его и Глухаркины перья. После этого птенцы весь путь послушно шли следом за Матерью.

На Старых вырубках еды было много. Глухарята всем выводком гонялись здесь за кузнечиками, клевали муравьёв на их утоптанных дорожках-переходах, ловили червячков в старых трухлявых пнях, срывали соцветия ягод. Высокая трава вперемежку с жухлой прошлогодней растительностью, старыми бурыми листьями, густые ягод­ники надёжно скрывали серо-коричневых молодых птиц. В июле в таких низменных, солнечных местах начала поспевать морошка, и глухарята накинулись на новое лакомство. Потом приспела и черника. К концу месяца у четверых самцов выводка пробились на боках первые перья взрослого наряда, и они друг перед другом ужас­но важничали и дрались по пустякам.

 Вскоре Пеструха потеряла одного из своих братьев. Как к выводку подкралась Рысь, не заметила даже Мать. Пеструха вместе со всеми бродила среди длинных стеблей гоноболей, срывала крупные голубые ягоды, ког­да услышала какую-то возню, затем тревожное материн­ское квохтанье и шум её крыльев. Вслед за нею на де­ревья поднялся и весь её выводок. Уже сев на сук Пе­струха увидела прямо под собой страшную картину: Рысь терзала её Брата. Пеструха прыгнула вниз и, хлопая слабыми крыльями над лесной кошкой, попыталась  угрожающим свистом отпугнуть хищника, но Рысь под­няла вдруг облепленную перьями пасть и в высоком прыжке хотела достать когтями и Пеструху. Та еле ус­пела увернуться и снова села на дерево. Мать к тому времени улетела далеко в сторону и теперь собирала выводок. Пеструха полетела к ней.

В последний летний месяц уже подросшие глухарята много времени проводили на брусничниках. Эта плотная вкусная ягода в изобилии водилась на чистых холмах, поросших высоким жёлто-зелёным сосняком откуда хорошо просматривалось близлежащее пространство. Это помогало своевременно обнаруживать врагов. Иногда птицы находили на таких возвышенно­стях оголившийся песчаный грунт и подолгу купались в песке и пыли, набивая их под крылья и. перья. Эти «ванны» спасали глухарят от мелких насекомых и пара­зитов, проникающих к самой коже. Однажды, в конце месяца, во время очередного такого купания выводок услышал первые резкие хлопки, гулко разносившиеся по всему лесу. Глухарка тревожно вытянула шею. Она уже знала, что означают эти громкие звуки: в лесу опять появились Охотники.

Пеструха старалась во всём походить на Мать.  Ей нравилось, что та всё знает в Лесу и всё умеет. Она гор­дилась, что Мать может быстро найти пищу, вовремя предупредить об опасности, укрыть себя и выводок от врагов, дождя и ветра.

В то раннее утро Пеструха вместе с Матерью, братьями и сёстрами бродила по травянистой просеке. На стеблях и листьях блестели мелкие капли росы. Птицы сбивали их  и позади, на травяном ковре, украшенном белым росистым покрывалом, оставались дорожки-следы. Пеструха, как и всегда, дер­жалась поблизости от Матери и искоса наблюдала а действиями. Неожиданно Глухарка высоко подняла го­лову и остановилась. То же самое сделала и Пеструха.

Она увидела стоящего неподалёку и глядящего на них Зверя. Зверь был странный. У него была длинная морда, отвис­шие, болтающиеся уши, покрытые волнистой коричневой шерстью, удлинённое поджарое туловище. Стоял Зверь то­же как-то нелепо: голова вытянута вперёд и напряжена, одна нога застыла в воздухе. «Так это же Собака», — со страхом поняла Пеструха. Именно такой её описывала Мать. Тогда надо скорее улетать. Ведь Собака — верная служанка Человека и всегда ходит по Лесу вместе с ним. Но Мать почему-то медлила. Наверно, она боялась подвергать выводок опасности и поднимать его,  надеясь, что Собака не заметила их. Вслед за Пеструхой и Глу­харкой Собаку увидели и другие глухарята и тоже оста­новились. Потом послышался вскрик, и Собака медленно сделала вперёд один шаг, потом другой…

Мать заквохтала и, порывисто замахав крыльями, стала взлетать. Вслед за нею поднялись все.

— Старку бей, старку! — услышала Пеструха ещё один крик.

Раздались выстрелы. Оглянувшись, Пеструха увидела, как Мать и один из её братьев — самый маленький из всех и меньше всех обросший чёрными перьями — упали на землю. Пеструха села на толстый сук высокой густой ели и смотрела оттуда, как Мать билась на земле и пыталась встать, но мешало перебитое крыло, попавшее ей под ноги. Подняться Глухарке не удалось. К ней быстро подбежала Собака и схватила её за голову… Брат умер сразу и совсем не бился. Тут Пеструха впервые увидела Охотников, тех самых опасных и коварных врагов глу­харей, о которых Мать подолгу рассказывала выводку. Они вышли из-за кустов, огромные, двуногие, и подошли к  убитым птицам. Спрятав Мать и Брата в свои мешки, охотники, довольные, возбуждённые, переговаривались:

— Хорошо я её срезал, а! — сказал один другому, — Теперь их всех возьмём.

— Дай бог не сглазить, — ответил тот.

После этого они долго и внимательно рассматривали близстоящие деревья, выискивали спрятавшихся там глу­харят. Между стволов бегала Собака и, поднимая мор­ду, тянула носом воздух. Наконец раздался ещё один вы­стрел, и на землю с негустой сосны упала Сестра Пест­рухи. Она в страхе выбрала дерево с редкой кроной и не смогла надёжно на нём укрыться. Испугавшись неожиданного и резкого выстрела, Пеструха и оставшиеся два её брата сорвались с деревьев и полетели в разные стороны. Прогремело ещё несколько страшных хлопков, с берёзы, мимо которой Пеструха пролетала, посыпались листья. Она улетела далеко и забралась в самую гущу огромной ели, растущей на склоне холма неподалёку от озера и сидела там, дрожа от пережитого, до самого вечера. Что случилось с её братьями, Пеструха не знала. Ночью ей было страшно одной без Матери и выводка в огромном, полном врагов Лесу, и она не сомкнула глаз, прислушиваясь к звукам ночи и ёжась от ветра, воющего в ветвях. Одного из братьев она нашла лишь утром сле­дующего дня. Тот тоже искал её и ждал неподалёку от места гибели Матери.

Так Пеструха первый раз встретилась с Охотником, и она запомнила эту встречу на всю свою жизнь.

Середина сентября. В безоблачную погоду перед вос­ходом солнца появляются первые утренники — лёгкие робкие и скоротечные заморозки. Поднимающийся сол­нечный шар быстро и властно прогоняет их прочь мощ­ным ещё теплом своих лучей. Стоящие на открытой се­верной стороне берёзы начинают одеваться в золотой на­ряд, и порывы сильного ветра сдувают уже с них пер­вые жёлтые листья. Наступает осень. Выводки рябчиков слетают­ся к лесным речкам и ручьям, где в смешанных, разно­породных деревьях буйно красуются алые пятна вызрев­шей рябины. Зайцы-беляки, предчувствуя скорую линь­ку чешут свои бока о шершавость стволов.

Пеструха с Братом, почти всё время проводившие до этого на Клюквенном болоте, открыли вдруг для себя новое лакомство. Его показал им Старый Глухарь, кото­рый, как и они, подолгу бродил по болоту и склёвывал большие тёмно-красные ягодины, лежащие из-за своё тяжести прямо на мху. Однажды ранним утром он повёл их к высоким густым осинам. Там уже расположи­лось и клевало осиновые листья целое стадо глухарей. Пеструха и до этого пробовала осиновые листья, но ни­когда они не казались столь вкусными. Мягкие, чуточку закисшие от первых тронувших их заморозков, листья были необычайно ароматными, не походили ни на какую другую лесную пищу. Вечером, перед солнечным захо­дом, Пеструха с Братом вновь слетели к осинам и снова отведали это лакомство. Там опять кормились и другие глухари. А на следующее утро СтарЫй Глухарь показал моло­дым птицам ещё одно чудесное место. Он прилетел с ними в Лиственную рощу. И опять Пеструха удивилась неожиданно приятному и нежному аромату мягких иголок лиственницы, вянущих от первых тронувших их холодов. После завтрака глухари полетели к Лес­ной реке. Опустились там на речной берег и, расха­живая по нему, начали склёвывать мелкие камешки — речную гальку.

Пеструха поняла, что ей необходимо поклевать ка­мушков — переход от ягод к листьям был слишком рез­ким, и пища стояла теперь в зобе трудно переваривае­мым комом. В один из дней, когда глухари сидели на высоких осинах и щёлкали срываемыми листьями, внизу раздался лай Собаки. Хотя эта и не была похожа на ту, увиден­ную в день гибели Матери, Пеструха узнала её сразу по лаю. Да к тому же другого такого зверя в Лесу больше не было.

Значит, где-то рядом Охотник! Значит, надо скорее улетать прочь! Но другие глухари, сидя на высоких вет­ках, видимо, не боялись Собаки и не улетали. Может быть, здесь, на высоте, Собака и Охотник не опасны? Отсюда Собака казалась совсем небольшой. Бело-чёрной масти, с маленькими острыми ушами и хвостом, загну­тым колечком, она задирала кверху голову и злобно ла­яла на Старого Глухаря, который сидел на открытом тол­стом суку небольшой осины. Сам Глухарь сердито «цо­кал» на Собаку и скрипел когтями о сук. Она от этого злилась ещё больше и между взлаиваниями смешно под­прыгивала вверх, словно пыталась дотянуться до сидев­шей наверху птицы.

Опять, как это было недавно, в то страшное для Пе­струхи время, раздался выстрел. Он прозвучал со сторо­ны, противоположной Собаке, и никто из глухарей не заметил подкравшегося Охотника. Старый Глухарь начал вдруг заваливаться набок и сорвался с сука. Некоторое время он пытался удержаться в воздухе, часто и неров­но хлопал крыльями, потом, сделав нелепый разворот, беспомощно заколотился об осиновые ветви. Ударил ещё один выстрел, и Старый Глухарь, ломая сучья, тяжело покатился к земле. К нему, всё ещё бьющемуся, подбе­жала Собака и вцепилась в него зубами. Потом из-под широкой ели вышел Охотник и отнял у неё убитую пти­цу. Подняв Старого Глухаря за лапы, Охотник тряс его над собой и дразнил Собаку. Та повизгивала от возбуж­дения, высоко прыгала, силясь его достать.

Все глухари, кормившиеся до выстрелов на осинах, в том числе и её Брат, уже улетели. Потом и Пеструха, сбросив оцепенивший её страх, устремилась вслед за ними.

Так произошла вторая её встреча с Охотником. Ещё раз Пеструха убедилась в его злобном коварстве. Она не задумывалась над тем, зачем Охотнику нужно уби­вать глухарей, просто поняла, что его и Собаку следует бояться больше всех на свете и предупреждать всех о появлении их в Лесу.

До выпадения снега Пеструха жила одна. Брата она встретила однажды на овсяном поле, куда летала кле­вать вызревшие длинные зёрна, но никакой прежней се­мейной привязанности к нему не испытала. Они стали жить порознь. Пеструха всё время обитала около Клюк­венного болота, питалась там сосновой хвоей и ягодами, уже слегка размякшими от лёгких морозов.

Наступал конец осени. Однажды, проснувшись после холодной и долгой ночи, Пеструха не узнала Леса. Во­круг, словно в молчаливом и быстром танце, вились и порхали бесчисленные снежинки, очень похожие на ма­леньких юрких бабочек. Она до этого никогда не видела снега, и он показался ей удивительно красивым. Про­хладный ветер кружил на угорах воронками рыжих опав­ших листьев, смешанных с первыми снежинками, рябил тёмные полосы на глади лесных озёр. Последующие дни всё чаще летали белые мухи и пока ещё таяли на мхах. Земля отдавала последнее тепло. По ночам всё явствен­нее чудилось дыхание приближающейся зимы.

 Снег завалил толстым белым покрывалом траву, мел­кие кусты, карликовые берёзки, и зимняя промозглость своенравно хозяйничала по раздолью болот, по закован­ной в лёд воде. В начале зимы была оттепель, и тяжёлый мокрый снег грузным бременем осел на деревьях, обле­пил большими шапками ветви, пригнул их книзу и теперь, в январе, деревья стояли придавленные и печаль­ные, опустив в унынии руки, — спали до весны.

После того как наступили холода, Пеструха вела од­нообразный, малоподвижный образ жизни. На ночь она забиралась в чащу и спала в разлапистых елях, на вы­шине, прижавшись к стволу. С рассветом вылетала на лесные опушки, на окраины болот и кормилась там со­сновыми иглами, завязями шишек. В начале зимы ещё встречались плоды рябины и ягоды можжевельника, но их быстро склевали щеглы и сойки. На местах кормёжки, на мхах, Пеструха часто встречала других глухарей. Там она познакомилась с Чернышом — молодым двухго­довалым петухом — и подружилась с ним. Вместе с Чер­нышом она жила теперь в чаще, забираясь в пургу под снег или сидя в гуще ветвей в долгие зимние ночи.

Когда в феврале солнце уже начало, поднявшись в зенит, пригревать бока, Черныш погиб. Он вместе с Пе­струхой бродил по снегу и склёвывал торчащие кое-где веточки можжевельника, когда на него с дерева спрыг­нула Куница. Она вцепилась Чернышу когтями и зуба­ми в спину, но Черныш был очень сильным и взлетел вместе с Куницей в воздух. Сначала он пошёл свечкой вверх, пытаясь стряхнуть с себя хищника, потом, с ку­вырками и резкими поворотами, потянул над лесом. Полёт его становился всё слабее, и наконец Куница добра­лась до его шеи и прокусила её. Черныш упал с нею вместе в глубокий рыхлый снег лесной поляны. Когда Пеструха пролетела над этим местом, она увидела, как голодная Куница, поминутно озираясь и скалясь, вгры­залась Чернышу в грудь. Вокруг летали и весело кри­чали от предвкушения скорого обеда сойки — лесные со­роки, вездесущие и наглые. Ветер кружил и разметал по поляне чёрные перья.

Потеряв Черныша, Пеструха ни с кем больше не дру­жила, хотя и постоянно встречалась со многими глуха­рями и глухарками на кормежке — на краю Клюквенного болота, куда её почему-то тянуло всё больше и больше. Пеструхе нравилось сидеть там на самой вершине елей и, покачиваясь вместе с ними от несильного ветра, смот­реть на чуть розоватую белизну освещённого- закатным солнцем снега, на Дальние холмы, которых касался уже опускающийся красный шар.

Когда в конце февраля с нагретых солнцем деревьев стали свисать сосульки и зазвенела о хвою первая ка­пель, Пеструха испытала новое для неё непонятное том­ление, неведомое ранее, в холодные дни зимы. Странное это чувство требовало какого-то выхода, выплеска, и Пе­струха то начинала вдруг шалить, весело подлетая к си­дящим глухарям и сталкивая их с сучьев, то сидела на­хохлившись, никого не замечая вокруг. Она и сама не могла понять, что с ней происходит. Откуда ей, сов­сем ещё юной глухарке, было знать, что с весен­ним теплом к ней властно приходит великая тяга к материнству.

Взрослые петухи повели себя совсем уж непонятно. На окраине Клюквенного болота они опускались с де­ревьев на землю и, задрав кверху головы, бороздя опу­щенными крыльями по снегу, бестолково и подолгу бро­дили, издавая время от времени «такающие» звуки. Слов­но стучали клювами по сухому и звонкому дереву.

Наступил март. К середине месяца на южных скло­нах холмов появились первые проталины, обнажив жёсткую пониклую траву, мокрые прошлогодние листья и зелёные брусничники, крепкие и свежие на вид, будто к ним совсем не притрагивалась стужа. Глухари и тетере­ва бродили по этим оттаинам, искали сладкие прошлогодние ягоды, клевали горьковатые хрусткие листья, упоённо и радостно ковыряли когтями талую землю, высма­тривая в ней червяков. Вновь приходило тепло. Кое-где бежали и верещали по-весеннему ручейки, по берегам рек одевались в белый пух вербы.

Самцы-глухари всё своё время проводили теперь око­ло Клюквенного болота, на окраине которого размещал­ся их ток — место любовных игрищ. Они улетали туда ещё с вечера, ночевали там, а потом с утренних суме­рек затягивали длинные песни.

Звуки этих песен, призывные и страстные, Пеструха слушала каждую зарю. Они волновали её и манили, бу­доражили кровь, отнимали желание искать пищу. Она рвалась туда всем сердцем, всей сущностью проснувшей­ся в ней самки. Но при мысли о том, примут ли её на току могучие красавцы петухи, понравится ли она кому- нибудь, ей становилось страшно. Она казалась себе не­складной и юной по сравнению с постоянно прихораши­вающимися и важными старыми глухарками. Лишь в ап­реле, когда Лес от гомона птиц, от шума бегущей по­всюду воды окончательно проснулся и гулко по-весенне­му зазвенел, Пеструха решилась вылететь на свой пер­вый в жизни и поэтому особо желанный для неё бал.

Она полетела на ток, когда огромное красное солнце вы­катило из-за горизонта круглый свой бок и позолотило верхушки высоких лиственниц.

Пеструха медленно и робко пропланировала вдоль окраины Клюквенного болота мимо токующих на деревь­ях петухов и села на вершину невысокой редкой сосенки. И произошло чудо!

Все самцы, увидавшие её прилёт, обернулись к ней и ликующе, скрипя от возбуждения когтями о толстые сучья, с ещё большим азартом запели:

«Тэке, тэке, тэк-тэке-тэка-тэка». «Кишшмя, кишшмя, кишшмя», — нес­лась над сырым лесом их волнующая песня. Словно они говорили Пеструхе, нет, они упрашивали её: «Выбирай! Выбирай! Выбирай!»

Она сидела ни жива ни мертва от нахлынувшего счастья. Её признали! Один из петухов, снявшись вдруг с дерева, подлетел к другому и стал его прогонять. Они передрались. Они дрались из-за неё! Да, это был её бал! Первый в её жизни бал! Ради неё сейчас задирали квер­ху свои бородатые головы петухи-красавцы и закатыва­ли от страсти глаза.

Она остановила свой выбор на Глухаре, которого уже встречала раньше в Осиновой пади, очень похожем на погибшего Черныша. Он бродил по широкому толстому ответвлению сосны. Выделяясь на фоне неба, освещённый первыми лучами восходящего солнца, сам он был удивительно красив: сероструйчатая шея его была увен­чана чёрной головой с набухшими ярко-красными бро­вями, тёмно-коричневые крылья спадали вниз. Заметив призывный взгляд самки, петух в волнении затряс голо­вой и от прилива страсти начал слегка подпрыгивать, будто танцуя весенний танец счастья. Пеструха тоже не­громко и радостно заквохтала. Сейчас, сейчас они спу­стятся с красавцем глухарём вниз…

Охотник подбирался к токующему глухарю. Прыжок, прыжок — стоп. Прыжок, прыжок — стоп. Ах, как азарт­но токует самец! Прелесть, а не самец. Руки у Охотни­ка сжимают ружьё и немного дрожат от напряжения и возбуждения. Прыжок, ещё прыжок! Глухарь токует как заведённый. Осталось уже немного, метров шестьдесят. Вот он и сам уже виден — залитый выглянувшим солн­цем, сидит на толстенном суку с вытянутой в песне го­ловой и распущенным, поднятым огромным чёрным хво­стом. Ну, ещё немного вперёд…

В этот момент почти над головой Охотника начинает громко и тревожно квохтать глухарка. Песня самца сра­зу обрывается, и он, сложив хвост и крылья, смотрит в сторону Охотника. Смолкает по сторонам и пение дру­гих петухов. Охотник стоит теперь незащищённый, не укрытый деревьями, на виду у птиц. Его заметили. Ещё шаг — и глухари улетят. Охота испорчена. До глухаря, к которому он подкрадывался, смертельный заряд дроби, не долетит. Далеко. Разве что самку… Взгляд его об­шаривает ветви стоящих поблизости деревьев и натыка­ется наконец на глухарку. Та сидит всего в полутора де­сятках метров от него на небольшой сосенке. Ему да­же кажется, что она вглядывается ему в лицо. Охотник медленно-медленно поднимает ружьё…

Убитую наповал Пеструху он волочит за крыло до пригорка и бросает там на землю.

— Дрянь, — говорит он, — всю охоту испортила. Потом Охотник долго сидит на кокорине и курит, рав­нодушно глядя на верхушки мокрых берёз.

Это была последняя встреча Пеструхи с Охотником.