Глава первая.

Дорога домой

Гребной винт изогнул вал у самого основания и начал вращать «Моряка Севера» по кругу. Льсанмакарыч в рубке зверски ругается, крутит штур­вал во все стороны, но ничего не может сделать. Судно неуправляемо.

— Вячеслав Михайлович, — кричит он по радио, — ма­шинное отделение подводит команду! Мы на грани сры­ва плана по перевозкам.

— Сейчас, сейчас, всё сделаем, — нервничает Славка. Он хватает плоскогубцы, бегом поднимается по трапу и мчится на корму.

— Сейчас, — заверяет он коллектив, который весь со­брался уже там, — не подведём, — и прыгает в воду.

Славка зажимает плоскогубцы в зубах, плывёт по- собачьи к винту, а тот выбрасывает одну за другой огромные лопасти, пенит буруны, отшвыривает ими Слав­ку и убегает от него, убегает. Славка не сдаётся, он го­нится за винтом, захлёбывается, но гонится, и в глаза ему бьют красные брызги…

Сараев открыл глаза и рывком поднялся. Что за чер­товщина! Который уже раз один и тот же дурацкий сон. Винт, плоскогубцы, брызги! Свихнуться можно. Взглянул на часы: ничего себе закемарил! Половина одиннадцато­го. Ребята там гробятся, а я храпачка даю… Сполоснул лицо, глотнул из термоса чаю и выбежал из каюты. Бул­ку дожёвывал, уже спускаясь по трапу в машинное от­деление. Так и есть. В сборе уже честная компания: вто­рой и четвёртый механики — Николай Абрамов и Борис Юшин, а с ними и моторист Витя Железнов уже сидят у главного двигателя, тычут куда-то отвёртками, спорят. Физиономии у всех одухотворённые, озабоченные, чума­зые. На Славку они посмотрели, как на часового, поки­нувшего пост. А Железнов выразил озабоченность:

— Ты чево, «дед», не спишь? — и предупредил: — Загнёшься!

Ребята его поддержали:

— Поспал бы, «дед», двое суток на ногах. Сами как- нибудь.

Славка для острастки добродушно проворчал что-то вроде: «Надейся на вас» — и присел на корточки к сво­им помощникам.

До сих пор не может привыкнуть он к прозвищу «дед», заветной мечте каждого судового механика, хоти в «старших» ходит уже год — с прошлого рейса на Ку­бу. Не может, потому что с детства знает по своему отцу-моряку, по постоянному обитанию среди судов и при­чалов, по мальчишечьей ещё зависти, сколь высоко и почётно это прозвище-звание. Славке тридцать с неболь­шим. Когда назначили стармехом, вначале, понятно, об­радовался: вот и дождался «деда», а потом страх взял — признает ли команда? Это ведь самое главное. Вроде признала. Даже боцман Стумбин, сорокапятилетний въед­ливый мужик из соломбальцев, иногда занудно кричит на Витю Железнова:

— Вот я тебе устрою! Вот я скажу «деду», как ты окурки на палубу бросаешь. Вот он тебе устроит!

Славка свято верит в то, что машины, как и люди, устают, так же изматываются и страдают от непрерыв­ной изнуряющей работы. Этот рейс был для судовых установок именно такой работой. Сначала путь через океан с заходами в несколько портов, разгрузками, по­грузками, потом фрахт —опять болтанка туда-сюда. Так целых три месяца. И почти всё время штормы, грузы по полной, как говорят, выкладке, напряжение на «всю ка­тушку». Теперь по дороге домой машины стали сда­вать. Особенно часто случается что-нибудь с дизель-ге­нераторами — «динамками». Хорошо ещё, что их четы­ре, можно переключаться с одной на другую. Больше всего страху нагонял, конечно, главный двигатель. Оста­новись он, весь «Моряк Севера» — огромный кусок пла­вающего железа, беспомощный и бесполезный. А боять­ся было чего! В этом рейсе «главный» принял на себя такую нагрузку, что сомневались, выдержит ли. Даже судовой токарь дядя Федя Честноков всё ходил и по­глаживал бока машины, дескать, давай уж, голубушка, потерпи! Ох и гонял тогда Славка своих подопечных, от механика до электрика — все были в машинном. Профи­лактика! Профилактика! Профилактика! Спать некогда было. Самое основное, что не зря. Вытянул же «глав­ный», справился. Теперь уже немного осталось.

Вообще, если рассматривать этот рейс с точки зрения приобретения опыта, то он дал Славке очень много. Он и сам к этому стремился: влезал во все мелочи, просил ребят: «Если какая поломка, зовите — меня». Иначе и нельзя, спрашивать-то с него будут, случись что.

Поначалу, как принял всю эту техническую службу — так её теперь называют, — ходил как в тумане, ничего не соображал, во всём путался. Смешно вспомнить.

Убедившись, что механики действительно и без него «доковыряют» небольшой этот ремонт, Славка поднима­ется на палубу. «Водицы испить, на ясно солнышко взгля­нуть», — называет эту процедуру Витя Железнов. Палубу действительно осветило выглянувшее из-за туч солнце. Впервые за неделю. От яркого, брызнувшего неожиданно в глаза света Славка некоторое время ничего не видит и, зажмурив глаза, прислоняется к кнехту. «Ну что, — думается ему, — кажется, приспело затишье, можно пойти на бак». Сидеть на баке, в самом носу, в такие вот ти­хие, солнечные, довольно редкие свободные минуты и глядеть на воду для него форменное наслаждение. Сам над собой иногда посмеивался: «первобытная привычка», но что-то есть неотразимо притягательное в бесконечном тускловатом мерцании отлогих гладких волн, по которым несётся судно…

— Подымись, Михалыч, — слышится вдруг сверху мегафонный скрип.

Славку зовёт к себе Александр Макарович Бронни­ков, капитан «Моряка Севера», он же Льсанмакарыч, он же «мастер», он же «кэп», он же «жёлтый туфель» (по­следнее добродушное прозвище он имеет у моряков за таинственное пристрастие к обуви жёлтого цвета). Брон­ников выглядывает из штурманской рубки и машет при­глашающе рукой.

— Новость есть!

Славке лезть на мостик неохота. «Поспать не даёт спокойно», — бурчит он про себя, но желание «масте­ра» — закон... И Славка поднимается по трапу. Сейчас Льсанмакарыч сощурит хитрые свои глазки и… выдаст чего-нибудь такое. Хороший он мужик, «мастер», умни­ца, работящий, но таинственный, как северное сияние. Откуда он всё вызнаёт? Встретит, бывало, Славку с утра:

— Михалыч, у тебя всё в порядке? Что-то неспокой­но мне сегодня.

И точно, через час портится какой-нибудь насос. Ми­стика.

Льсанмакарыч стоит на мостике, улыбается подняв­шемуся сюда Славке и пытливо интересуется:

— Машины целы?

— Пока целы, — отвечает осторожно Славка, не зная ещё, к чему клонит «мастер».

— Тогда вот тебе подарок. Гляди. — И он указывает рукой куда-то вперёд.

Славка смотрит туда, и сердце его радостно сжима­ется. Даже без бинокля видна узенькая пока, но до ме­лочей знакомая полоска белых кубиков — домов и то­неньких спичек — заводских труб, словно вырастающих из моря. Это Северодвинск — город на самом побережье. Там берег! И там же Двина, а на ней Архангельск, там дом!

Глава вторая.

СКОРО ОСЕНЬ…

— Серёжа, ты же знаешь я совсем тёмная женщина.

— Гм, — говорит полусонно подполковник. Глаза его закрыты.

— Газет не читаю, радио не слушаю, в сплетни не вникаю.

— Удивительная откровенность. Да ещё от красивой женщины. — Сергей Григорьевич целует Инну в лоб и устало кладёт голову на подушку. Наверно, ему очень хочется спать.

— Я это делаю принципиально. Минимум информа­ции консервирует драгоценные нервные клетки.

— Умница.

— И потом, ты знаешь, что ни программа «Время» — то сплошные международные столкновения, что ни по­лоса в газете — то нейтронные бомбы, ракеты крылатые… Ужас!

— Угу-м-м.

— Серёжа, а войны не будет?

Сергей Григорьевич слабо мотнул отрицательно голо­вой. И опять с закрытыми глазами. «Ну нет, уж ты у меня глазоньки-то откроешь, милай, устал, видите ли, в штабе своём. Откроешь!»

— Серёженька, а тебя тоже воевать пошлют, да?

Один глаз подполковника открылся и осмысленно, совсем не сонно, уставился на Инну.

— Понимаешь, Серёженька, мы совсем не думаем об этом. Привыкли к миру, ходим в кино, зарабатываем деньги, ругаемся. А в любую минуту может случиться то большое и страшное, и с тобой что-нибудь…

Инна села, обхватила руками коленки. Сергей Гри­горьевич рывком тоже сел, обнял её и, целуя, заприговаривал:

— Ну что ты, милая! Ну что ты!

Потом, когда оба лежали и глядели на потолок, по которому пробегали отражённые из окна робкие, какие- то затравленные ночные тени, подполковник спросил:

— Интересно, а Ксения станет меня папой величать или пет?

— Она к тебе привыкла, — неопределённо ответила Инна.

Через некоторое время подполковник ровно заприхрапывал, подрагивая во сне усиками, отпущенными ме­сяца два назад по настоянию Инны: «Будешь походить на француза». Инна лежала на боку, разглядывала дав­но уже знакомое ей правильное, ухоженное лицо Сер­гея Григорьевича и думала о том, как всё осложнилось в последнее время, если дошло до того, что стоит вопрос, назовёт ли Ксения своим отцом чужого ей человека. Тре­вожно как-то сегодняшней ночью. Не спится. Инна под­нялась, накинула на плечи любимый халат и прошла в комнату дочери? Ксения, как и всегда, лежала раскидав­шись, обняв старого своего мишку, уткнувшись носиком в его помятую мордочку. «Ну вот опять, — подумала Ин­на, — моська к моське», — улыбнулась. Спать не хотелось, и она вышла на балкон.

Балкон окружала августовская ночь, вполне ещё тёплая, тёмная, занавешенная облаками. Все дома вокруг уже спали, света на улице было мало, и это раздвигало границы темноты. Только внизу, повизгивая расхлябан­ной крышкой, уличный фонарь лениво, рассеянно и туск­ло лил под себя вздрагивающее жёлтое свечение. Уны­лую сонную работу фонаря перечёркивали яркие штрихи редких капель, падающих с неба. Инна достала из кар­мана начатую пачку сигарет, щёлкнула миниатюрной сенсорной зажигалкой, закурила. Села и стала глядеть в ночь.

Кто мог ожидать, что так получится? Ведь намечался обычный флирт, какие были уже… А этот, такой краси­вый, перспективный, умница, а ведёт себя как мальчиш­ка. Что он, не флиртовал никогда? Поженимся!.. Поже­нимся… Мальчишка. А карьеру себе разводом загубит. Нужен он мне тогда… Да и Славка… Сложно всё.

История знакомства с Сергеем Григорьевичем начина­лась до того романтично и как-то воздушно-весело, что Инна пережила в тот период нечто подобное восторжен­ной влюблённости, какие бывали в юные годы. Когда она два года назад перешла на работу в городской Дворец культуры и в первый раз переступила порог своего уют­ного музыкального класса, в глаза бросились офорты, ви­севшие на стенах. Инна с детства любила гравюры, счи­тала, что разбирается в них, сама когда-то ковыряла ли­нолеум скальпелем, а тут ей предстали вполне завершённые мастерские работы, выполненные одним из самых сложных, виртуозных способов. Офорты были многотем­ны. Там была и природа, и молодость, и любовь, и ко­рабли, уходящие в море, и плачущая женщина… Пора­зила ещё безусловная способность художника выделить наиболее характерные особенности изображаемого пред­мета ненавязчивыми, но точными штрихами. На всех офортах стояла подпись: «С. Семёнов». Инна тогда пора­довалась, что открыла для себя нового интересного ху­дожника, что об этом можно будет кому-нибудь расска­зать… Потом, в промежутках между занятиями, она ча­сто подходила то к одному, то к другому рисунку и всег­да открывала в них для себя что-то новое. Это было уди­вительно. А однажды один из способных её воспитанни­ков — Юра Семёнов — сразил наповал сообщением, что это работы его отца… Ещё больше удивилась Инна, когда узнала, что Юрин папа — офицер Советской Армии, подполковник. «Человек с такими способностя­ми пропадает в войсках, — думала Инна, — вот уж зря». И ей почему-то ужасно, жгуче захотелось познакомить­ся с тем необычным и, наверно, очень интересным офицером.

Конечно, это ей удалось. Как, впрочем, и всё, за что она бралась по-серьезному, с напором. Худрук дворца культуры, конечно, сразу согласилась с предложением молодой инициативной преподавательницы музыки о том, что «маленьким музыкантам в целях идейно-патриотиче­ского, художественно-эстетического воспитания просто не­обходимо встретиться с представителем Вооружённых Сил», тем более что этот представитель сам «причастен к искусству». Юра Семёнов отнёс своему родителю офи­циальное, отпечатанное на машинке приглашение на встречу, подписанное директором Дворца культуры (Ин­на тут ни при чём), и его молодой, красивый папа — подполковник, при всех, как говорится, регалиях, явился в назначенный час. Он оказался чудесным рассказчиком, обаятельным, милым человеком и, что самое приятное, — умным. Он её очаровал. Под конец встречи с юными му­зыкантами подполковник сел за рояль и сыграл шопе­новскую сонату, не без помарок, конечно, но сыграл! Да­же спел что-то на итальянском, продемонстрировав при­ятный баритон.

Инна в тот вечер старалась как могла. Само собой ра­зумеется, что бравому офицеру пришлось провожать пре­подавателя музыки домой. К сожалению, рядомшел тог­да и Юра, но он был страшно доволен отцовским три­умфом и ничего не понял. А Инна сделала всё, чтобы встреча с Сергеем была не последней. Её начитанность, умение владеть словом, знание самых разных сторон ис­кусства сразили подполковника. Уже следующая их встреча завершилась чаепитием у Инны на квартире. Она была радушной хозяйкой… Потом были ещё встречи и ещё… А Славка был тогда в море.

Славка очень обрадовался, когда, вернувшись, увидел на стене в спальне гравюру, на которой была изображе­на тонкая, с распущенными волосами Прекрасная Дама, опустившая изящные руки на клавиатуру фортепьяно. В той даме Славка узнал вдруг свою жену.

— И правда похожа? — изумилась жена. — А купила по случаю. Рада, что тебе понравилась, милый.

«Как далеко всё зашло», — думала теперь Инна, гля­дя на жёлтый фонарь внизу, крышка которого всё кача­лась и вот-вот готова была сорваться, чтобы улететь ку­да-нибудь от этой жёлтой тоски…

Самое смешное, по-дурацки смешное то, что Сергей для себя всё уже решил. Похоже, любит по-настоящему, верит в её искренность. Жене обо всём рассказал уже. «Так будет честнее», — сообщил об этом Инне. Подвиг совершил! Инна поморщилась, глубоко затянулась аро­матным сигаретным дымом и посмотрела на небо. Там, в вышине, сквозь ночной сумрак проступали быстро бегущие тучи — чёрные, рваные и холодные.

—  «Скоро осень, за окнами август»…  — пришла вдруг в голову строка  из старой грустной песни.

А может, и вправду решиться? Ведь такой умный и импозантный муж — мечта всякой женщины. А что? Ксе­нию он любит, меня боготворит. Да и отношения сами собой сложились какие-то семейные. Ха-ха, Славка скоро возвращается. Всё сразу узнает. Конеч­но, узнает. Теперь этого уже не скрыть. Надо что-то ре­шать. Решать безошибочно…

Инна «стрельнула» окурок сквозь балконную решётку. Он полетел туда, к фонарю… Потом постояла ещё на балконе, глядя в темноту и кутаясь в тёплый халат. Ста­ло зябко, капельные стрелы гуще зачиркали по жёлтому свету. Она решила… ничего пока не решать. Ей всег­да везло, и жизнь сама должна подсказать выход. Пусть всё остаётся так, как есть. Она уже не девчонка! И торо­питься ломать дрова — это неумно. Потому что жизнь летит и годы летят с немыслимой скоростью. Потому что скоро осень…

Глава третья.

Моряк Севера.

Славкин отец, Сараев Михаил Ни­колаевич, долго жалел, что слишком рано показал сыну море. Ещё дошкольником поставил его рядом с собой в рубку буксира, на котором капитанствовал, и вместе с «будущим капитаном» вывел в море из Двины зарубежный торговый лайнер с грузом. Славка впервые в жизни обозрел широко раскрытыми глазёнками открывшийся синий простор и, как говорится, «заболел». Потом посто­янно клянчил у отца ещё раз «прокатить до моря», да как прокатишь, — буксир ведь не собственный катер. Но Славка всё же вырвался однажды туда на моторной лод­ке вместе со старшим соседским парнишкой. Конечно, получил потом от отца за самовольство. Михаил Нико­лаевич оценил про себя: знал ведь Славка, что доста­нется ему от батьки, а всё же решился. Значит, моряк в семье растёт.

Однажды Славка дознался, что одна из его тёток — двоюродная сестра матери — живёт в рыбацком посёлке на самом морском берегу. Это было форменной находкой! Вполне легальной основой для осуществления заветной мечты — попасть на море — на правах родственника. Ро­дители, конечно, сдались, тётка, естественно, сразу согла­силась, и всё лето после второго класса Славка провёл в большом деревянном доме, на стенах которого жили зайчики, отражённые от волн. Он увидел море разным: и нежным, и баюкающим, и ревущим под шквалистым ветром.

После восьмого класса, само собой разумеется, пошёл в «мореходку» — среднее мореходное училище. Избрал факультет судовых механиков, потому что к тому вре­мени кроме моря полюбил ещё и двигатели. Больше все­го этому способствовали поездки к тётушке. Там у рыба­ков было много моторных лодок, а с рыбаками Славка дружил…

Теперь, приходя домой по выходным, Славка отдавал честь и рапортовал: «Моряк Севера в родные стены при­был!» Отец, довольный, тоже отдавал честь и с тех пор при виде сына говорил: «А, моряк Севера к дому швар­туется».

На третьем курсе Славка пристрастился бегать на танцы, которые устраивались каждую субботу в клубе училища. Нравилась ему там шумная, возбуждённая ат­мосфера: громкая музыка, новые, незнакомые доныне, волнующие отношения с девчонками. Бегал туда, пока не опростоволосился. Получилось всё до обидного глупо. Обида долго потом сидела в сердце незаживающей ма­ленькой ранкой.

Он давно уже хотел познакомиться с той девушкой. Высоконькая, черноволосая, с огромными тёмными глази­щами, она была на танцах, как говорится, нарасхват. Причём приглашали её всё почему-то пятикурсники, как на подбор. «Белые» танцы она пропускала, просто стояла у стены. Независимо и спокойно. Лишь когда появлялся на площадке Борька Соколов — длиннющий отличник с выпускного курса — и крутился где-нибудь поблизости, девушка приглашала его. Борька радостно дёргал бело­брысой головой и важно шёл вальсировать. Однажды Слава решился. Курсантский ансамбль заиграл его лю­бимое танго про цветочницу Анюту, и он направился к той девушке, словно прыгнул в воду, зная наперёд, что она ледяная. Он подошёл браво, как и подобает моряку — курсанту, чуть поклонился:

— Разрешите.

Девушка как-то рассеянно, небрежно посмотрела сна­чала на Славкин рукав, потом на него и вяло сказала:

— Я не танцую.

Славка оторопел и смутился — такого с ним ещё не случалось.

— Но вы ведь только что танцевали?

— Я устала, — ответила черноволосая.

Всё! Ну их к чёрту, этих девчонок! Славка долго стра­дал, но на танцы больше ни ногой. «Вспомнит ещё обо мне, — думал он по ночам, злорадно усмехаясь, — вспом­нит, да поздно будет!» Хотя понимал, что, конечно, не вспомнит его черноволосая. Нечего вспоминать ей. От этого он ещё больше злился, а под сердцем сидел ёжик и покалывал, покалывал. Потом всё забылось.

Ту стройную тёмненькую незнакомку он встретил в городе, когда был на четвёртом. Она размахивала рукой, в которой держала папку, и топала каблучками в такт весенней капели. В Славке опять зашевелился ёжик.

— Приветик, — сказал ей Славка спокойно и немного весело, хотя ёжик устроил в груди настоящую пляску.

Девушка приостановилась, перестала махать рукой с папкой, глянула опять на него снизу вверх (с рукава на лицо) и… улыбнулась. Узнала!

— Здравствуйте, — ответила она с еле заметным, но всё же осязаемым вызовом.

— А я вот вас проводить решил, — совсем обнаглев, заявил Славка. (Не ожидал от себя такой прыти. Отку­да что берётся!)

Что он ей говорил по дороге? Боже! О чём он тара­торил, идя рядом с ней? Потом Славка никак не мог это­го вспомнить. Но говорил, не закрывая рта. Это точно. Так, в восторженном полусне, он дошёл с девушкой до серого здания, на белом портальчике которого висела та­бличка «Музыкальное училище». Темноглазая останови­лась и протянула тонкую ладошку с длинными пальца­ми, сказала: «Спасибо за приятную прогулку», улыбну­лась, и за ней захлопнулась дверь. Всё. Ни имени её, ни адреса он спросить за болтовнёй не успел. «Идиот, вот ведь идиот», — ругал себя вслух Славка. Потом соо­бразил, что место её учёбы выяснено, а это — половина успеха!

И действительно, эта случайная встреча произошла в субботу, а уже в среду Славка подкараулил её на выхо­де из училища и опять обнаглел.

— Здравствуйте, — сказал он победно, — я знаю, вы меня заждались. И вот я пришёл!

Девушка улыбнулась и… протянула руку: «Здравст­вуйте». Славка руку сразу не выпустил и продолжал на­ступление:

— Вячеслав Сараев, моряк Севера, в недалёком бу­дущем — стармех торгового флота. И если не секрет, — он томно вздохнул, — ваше имя. А то человек руку и сердце предлагать собирается, а…

— Ну-ну, придержите гнедых, — умерила его пыл де­вушка и опять улыбнулась. — Меня зовут Инна, Инна Злотникова.

Потом был их первый вечер. А за ним ещё много- много минут, часов и дней, проведённых вместе. Славка от привалившего счастья совсем ошалел и едва не зава­лил летнюю сессию.

Инна оказалась удивительным человеком. Она жила в незнакомом пока Славке, да и недоступном мире книг и искусства. Отец её, капитан первого ранга в отставке, жил почти всё время в деревне, где родился, и Инна могла целые вечера проводить в его кабинете, устав­ленном высокими стеллажами с книгами. Когда она восторженно пересказывала что-нибудь новое прочи­танное или говорила о божественном предназначении му­зыки, Славка боялся раскрыть рот, чтобы не ляпнуть чего-нибудь…

Ну а что он мог ей рассказать? Не о двигателях же. Инна умела задавать вопросы, простые на первый взгляд, но Славка от них терялся. Например: «А ты смог бы пристрелить раненую лошадь?» Или: «Ты идёшь по пар­ку с девушкой, которую любишь, навстречу — мужчина, которого она любит, и ты об этом знаешь. Он тебя уда­ряет. Но она тебе кричит: «Не смей его трогать!» Дал бы ты ему сдачи?» Инна называла это тестированием. Когда Славка затруднялся с ответами, она его мило уко­ряла :

— Ну вот видишь, не цельный ты человек!

Однажды шли по вечернему городу. Славка в одной руке нёс тяжёлый портфель с Инниными дневными по­купками, другой придерживал её локоть. На улице поч­ти не было прохожих. Лишь навстречу шли двое…

— Сейчас будет тест, — сказала Инна.

Когда поравнялись с теми двумя, правая рука её, в которой была неизменная папка с нотами, вдруг дёрнулась, послышался шлепок. Один из мужчин (под хмель­ком, видно) рассвирепел:

— Ты чего, дура, руки распускаешь!

— Это кто дура? — побелел Славка и двинулся вперёд.

Но рука его была занята, и он тут же получил две оплеухи, справа и слева. Пока осторожно ставил на зем­лю портфель (там были её вещи, Славка это помнил), пока скидывал и наматывал на руку ремень, его сопер­ники, несмотря на алкогольную отягощённость, уверенно мчались прочь. Славка уже бросился вслед, но:

— Стоп! — крикнула Инна. — Тест выдержан!

Она смеялась и прикладывала бляху ремня к его на­ливающимся «фонарям», а он подумал вначале: «Зачем ей это нужно было?» — но на другой же день забыл об этом. А после того как Инна объявила матери, что «Сла­ва спас её от пьяных хулиганов», именно в таком свете об этом и вспоминал. Было даже приятно.

Когда Славка закончил училище, Инна уже препода­вала в школе музыку и пение. В разговорах с ней он млел от очарования терминов, которыми были пересы­паны её рассказы о работе. «Сольфеджио», «анданте», «ля-минор» — божественно! Его направили третьим ме­хаником на «фантомас» — так не совсем любовно назы­вали моряки небольшой торговый лесовоз зарубежной постройки. Тогда же сыграли свадьбу. Славка хотел устроить её в ресторане «Двинские зори», который сов­сем рядом с домом, и пригласить туда однокашников, но Инна запротестовала:

— Мы, Славик, не так богаты пока, чтобы устраи­вать кутежи.

Он, конечно, согласился с будущей женой, и всё про­шло прекрасно и даже романтично, С согласия капитана кают-компания «фантомаса» временно превратилась в ре­сторан. Славка по перекидному трапу внёс Инну на ру­ках на палубу своего первого судна. Матросы стреляли шампанским…

В общем, всё было великолепно. Только мать всю свадьбу проутирала слёзы украдкой. Славка её успокаи­вал:

— Ну подумаешь, фамилию не захотела менять. Это же её дело, мамуля! Она ведь не виновата, что её фами­лия более благозвучна. Может, она знаменитой пианист­кой станет, и на тебе — Инна Сараева! Смех ведь! Ну улыбнись, мама!

А мать всхлипывала:

— Вон Людка Малярова за тобой с детского садика бегает. Как узнала, что ты женишься, — в рёв. Ко мне приходила… Красавица ведь; а к этой даже подруги на свадьбу не пришли. Может, нет их, подруг-то! Всё у те­бя не как у людей. И так далее. Ну мать есть мать. Просто ревнует, вот и плачет. Славка на мать не обижался.

Потом пошла настоящая морская жизнь, долгие пла­вания, короткие побывки дома, тяжёлая работа, волны, качки, телеграммы, радость встреч с женой, ручонки маленькой Ксенюшки. В общем, всё было как у людей.

Глава четвёртая.

Я ПРИДУ…

Контейнеровоз «Моряк Севера» зашёл в город по главному рукаву Двины и пришварто­вался на временный прикол к Соломбальскому пирсу. К месту разгрузки диспетчер порта обещал отбуксировать «в ближайшее время».

— Знаем мы ваше ближайшее время, — ругался с ним по рации Льсанмакарыч, — заведёте тянучку, а у меня команда волками воет после трёхмесячной болтанки.

— Повыл бы с вами, да работы много, — парировал прошедший большую практику подобных «бесед» с ка­питанами диспетчер, тоже «волк» своего дела. — Не мо­гу туда. Там два «шведа» стоят,

— Волынщики! — пробовал-таки уложить портовика на лопатки «мастер». Бесполезно. Диспетчер уже ругал­ся с кем-то другим.

А на причале стояли уже и махали цветами вездесу­щие и всезнающие родственники. Малышня без переды­ха кричала «Улла-а!». Инны и Ксении там не было. Сла­ва об этом знал. Они давно уже договорились, что жена будет ждать его дома, в квартире. Раньше и она, конечно, всегда была в толпе встречающих, но Славкина работа с машинным маслом и дизелями при встречах то и де­ло оставляла на её светлых платьях коричневые пятна.

Ну и потом эта вечная путаница с пирсами… А у Инны работа, ребёнок. Разве тут до поисков причалов! В об­щем, всё это часто портило ей настроение, и впечатле­ние от встреч падало.

Перед тем как уходить, Славка ещё раз сверил гра­фик дежурств механиков, проинструктировал остающего­ся вместо него «второго» и заскочил «доложиться» к «мастеру». Макарыч «удружил»—попросил заглянуть в пароходство, занести туда какие-то документы. «Сроч­ные», — сказал.

В «орденоносном» — так моряки несколько фамильяр­но именуют своё СМП (Северное морское пароходство) он пробыл, впрочем, недолго. Обошлось без тянучки, рас­совал документы по кабинетам — и вниз. Уже на выхо­де столкнулся с однокурсником по мореходке Колей По­луниным. «Привет». — «Привет». Коля встрече обрадо­вался.

— Я тут твою мать случайно встретил, — сказал он и посерьёзнел. — Говорит, что ждёт тебя с моря, чтобы серьёзно потолковать. — Сразу заторопился куда-то. — Звони, Славик.

«Та-а-а-ак, — думал Слава по дороге к автобусной остановке. — Чего там у матери стряслось такое? Что она не могла в письме написать? Узнаю, понимаешь, через кого-то. Надо будет обязательно зайти к родителям в ближайшее время… После Инны и Ксении, конечно». Од­нако, когда автобус подошёл к его остановке, Славка вдруг неожиданно для себя раздумал выходить. Мимо проплыл голубой кооперативный домище, его шестой этаж, балкон… С тоской подумалось, что жена и дочка уже узнали, наверное, что судно пришло, и Инна сейчас суетится на кухне, а маленькая помощница ей мешает, залезает в муку пальцем и пудрит себе нос…

— Кто там?

— Моряк Севера из дальних странствий прибыл!

— Ух, здоровый стал! Наел на дармовщинке-то шею, — обнимает сына Михаил Николаевич. — Ну вот, мать, а ты боялась, что коньяк в холодильнике скиснет.

Прибегает из комнаты мать, и Славка не успевает сунуть ей букет традиционных гвоздик, как она обвива­ет его плечи руками. Долго держит так.

— Наконец-то, сыночек, заехал к родителям.

Потом прикладывает платок к глазам и, смущённо опустив голову, уходит на кухню.

Уже садясь за стол, Славка обречённо понимает, что попал как кур в ощип. «Дёрнуло меня сюда…»

— Да я на минутку ведь! Жену ещё не видел.

— Ну ты эт-т! В гостях воля не своя, — добродушно басит отец и деловито крутит горло бутылке.

Потом идут медлительные отцовские расспросы про то-да-се. Славка изъёрзался, словно в стуле остриём вверх сидит гвоздь, а мать с отцом все ахают, смеются. Никакого серьёзного разговора вроде и не предвидится. Но Николаю ведь не приснилось. Когда начали пить чай. Славка не выдержал:

— Мама, я тут Колю Полунина сегодня встретил…

Родители сразу как-то поникли. Отец обхватил ладо­нями локти, замолчал.

Мать посмотрела на сына и как-то робко сказала:

— Непорядок у тебя дома, как нам кажется…

— Какой ещё непорядок? — вытаращил глаза Славка.

— В общем, — матери было трудно это говорить, — Инна к тебе нечестно относится.

— Мама, ты представляешь, что ты говоришь?

— Да, Славик. Видели её с одним офицером. Не один раз уж.

— Вы сами видели?

— Да нет, не мы. Говорят всё разные люди. Родни-то и знакомых — полгорода. Катает того офицера на твоём «жигулёнке»… А нам стыдно, Славик, слышать такое.

«…Вот брехня! — думал Славка по дороге к дому. «Нам кажется!», «Люди говорят!»

Мало ли что кому по­казаться может! Да ну что там говорить, Инна прямо бы написала. Она всегда всё говорит прямо. Кажется им! Мать, в общем-то, можно понять. Как невзлюбила Ин­ну с самого начала, так теперь ей и кажется…»

Заскочил на рынок, купил цветы… «Ерунда, конечно, но праздник подпорчен. Ну, «дед», сбрось печаль, влети в ворота семейные соколом!»

Лифт, как и до рейса, испорчен, стоит внизу с рази­нутой пастью-дверьми и умоляет о ремонте. «А мы этот факт проигнорируем. Что нам, молодым, шестой этаж! Тьфу!»

У своей двери — фуражку на предплечье левой, бу­кет в правой, на кнопке звонка отстукал «SOS», затянул «парольную», традиционную:

— Да ты, любимая, да ты дождись меня,

И я приду-у…

— Кто там? — Голос Инны.

«Как это кто? Что это ты, жена? Ведь все признаки налицо…»

— Я приду и тебя обойму,

Если я не погибну в бою…

Дверь открылась. На пороге стояла Инна и улыба­лась.

А в глазах растерянность и… страх.

— Ой, Славик пришёл! — А сама не к нему, а назад куда-то пятится.

Только теперь Слава увидел, что за её спиной стоит высокий красивый мужчина в пижаме с серьёзным и да­же торжественным лицом.

— Ну, — я на кухню. Сейчас чай пить будем, — говорит Инна таким тоном, каким всегда принимает гостей, и убегает.

Славка стоит в дурацкой позе с фуражкой и букетом в руках и бледнеет

— Проходите, Вячеслав, пожалуйста, проходите, — вежливо и спокойно приглашает красивый мужчина, так, как будто профессор зовёт к сдаче экзамена студента. Славка входит, ничего не видя, топчется в прихожей, ве­шает куда-то фуражку, снимает туфли… Тапок не найти. Ему мешает букет, Славка не знает, куда его сунуть… Тапок нет… Ага, тапки, его тапки на ногах мужчины. Это Славку бесит, и он снова напяливает туфли.

В этот момент из детской выскакивает Ксения:

— Папка приехал! Ура, папка приехал!

Подросла как! Скоро в школу уже…

Ксения прижимается к его животу, и у Славки на­чинает кружиться голова. Он суёт букет дочери. Та об­хватывает его ручонками и утыкается в цветы лицом. Всё смеётся и чего-то рассказывает. Славка машинально, будто во сне, проходит в гостиную, плюхается в кресло, зачем-то перед телевизором. «Красавчик» как тень идёт следом.

— Давно хотел с вами познакомиться и поговорить.

— Я тоже давно, — говорит Славка сдавленно, — всю жизнь мечтал. С босоногого детства.

— Вот вы шутите, а у нас с Инной всё серьёзно. Надо что-то решать. Сообща.

— Тапки заведите свои сначала! — кричит он, сам понимая, что кричит глупость. Смятенный, взъерошен­ный, плохо соображающий, Славка вскакивает и кида­ется к выходу. Хлопает дверью.

На улице бежит куда-то… Потом, когда выскочил на набережную, опёрся на парапет и огляделся.

Вечер опускал на реку серые сумерки. Буксир, пыхтя трубой, тянул вниз по течению тяжёлый плот и, наверно, торопился успеть засветло к своему ле­созаводу.

Куда теперь идти? Вот как это бывает…

У трапа «Моряка Севера» стояли два матроса и над чем-то дружно ржали. Один из них — вахтенный Володя Володин — спросил;

— Ты чего это, «дед», ты же дома сегодня? Вы мне не «тыкайте»! — заорал на него Славка и прошёл в свою каюту.

— Чего это с ним? — изумился Володин.

— Недопив, — заключил напарник.

Глава пятая.

ПРОВОДНИК ПО ЖИЗНИ

Инна всегда считала свою мать че­ловеком без предрассудков. Давно уже завидовала ей в этом и стремилась-стать такой же. Главное её преиму­щество перед всеми заключалось в том, что она всегда знала, чего хочет от жизни, и неизменно добивалась сво­его. У Инны долго это не получалось, только в послед­ние годы даёт плоды материнское воспитание.

Вначале она училась во «французской» школе, и де­ла, в общем, шли неплохо, но в восьмом классе мать как-то раз усадила дочь против себя и серьёзно с ней поговорила.

— Пора подумать о будущем, доченька. Иностранный язык, конечно, очень пригодится для женщины, и знать тебе его следует, но для этого есть курсы, с твоей базой ты легко его освоишь. Если потребуется. Но где можно применить язык в нашем городе?

— Ну, например, в таможне, в порту.

— Это не женская работа.

— Тогда преподавателем в школе.

— Ты, Инночка, рассуждаешь так потому, что ещё наивна. Преподавать в школе ещё тяжелее. Нет, фран­цузский — это только на чёрный день. Музыка — вот за­нятие и женское и женственное, которое не оставит без куска хлеба. А слухом бог тебя не обидел. Ну, там боль­шого и не требуется…

После восьмилетки Инна поступила в музыкальное училище и никогда потом об этом не пожалела. Шко­лы, детсады, Дома и Дворцы культуры, Дома офицеров — всюду нужны специалисты. А сколько чадолюбивых мам и бабушек жаждет обучить умению фортепианной игры своих балбесов в домашних условиях? Много. И всё это весьма неплохо оплачивается.

Мать всегда восхищалась способностями дочери, вы­явившимися у неё довольно рано. Инна задолго до шко­лы научилась читать, уже в первом классе по вечерам самостоятельно осилила «Робинзона Крузо», сама пере­читала сказки Перро, Гофмана, братьев Гримм… У неё была прекрасная память, неплохой музыкальный слух, тяга к рисованию. В начальных классах она была круг­лой отличницей и откровенно скучала на уроках.

Настоящих друзей и подруг у неё никогда не было. Сверстники ей тоже были скучны и смешны своим не­пониманием некоторых жизненных тонкостей, которые она узнала для себя страшно давно. По крайней мере, ей так казалось. Одноклассники и сами её почему-то избе­гали, хотя Инна никогда не позволяла себе открыто по­смеяться или позлословить над товарищем, проявить подлинное к нему отношение. Мать знала об этом, тре­вожилась и советовала:

— Вся беда в том, Инночка, что ты слишком умна. Но я полагаю, ты не права, демонстрируя это направо и налево. Кроме ума должна быть и хитрость, и надо уметь пользоваться и тем и другим.

Когда дочь подросла и пошли первые мальчики, мать забеспокоилась ещё больше:

— Как будущая женщина ты должна^— знать, что мужчины — большие эгоисты и не терпят чересчур ра­зумных женщин. Тут должна быть чёткая дозировка. Когда он открывает рот, ты должна превращаться в беспросветную дуру, тогда счастье семьи обеспечено, твоё спокойствие и свобода тоже…

Приходил ,из моря отец Инны —капитан первого ран­га Злотников — и иногда пытался внести свои поправки в процесс воспитания дочери, кричал на мать, скандалил даже:

— Я командую крейсером и знаю, что такое коллек­тив! Ты же растишь эгоистку!

— Я воспитываю будущую женщину, — уточняла же­на.

Отец пытался найти порой поддержку у самой Ин­ны, но не находил и от этого, злился ещё больше. Перед отставкой он начал опускаться (так решила про себя Инна): чаще и чаще ругался с матерью, путался с каки­ми-то женщинами… Потом, уже на пенсии, уехал в де­ревню и почти не показывался в городе. Мать сказала по этому поводу:

— Ну и хорошо. Зачем он нам теперь?..

Действительно хорошо. Отца Инна в последнее время не любила за его мрачность и постоянные поиски какой- то житейской правды. Смешно. Это в пятьдесят-то с лиш­ним лет. Даже она знала, что такой правды вовсе не су­ществует.

Настоящее беспокойство матери Инна доставила, ког­да влюбилась в студента-выпускника Лесотехнического института Серёжу Тихомирова. Теперь без улыбки этого не вспомнишь, но тогда Инна худела и не спала по но­чам, были излияния, вздохи до утра в белые ночи, сти­хи, поцелуи… В тот период мать, очень взволнованная, нервничая, прочитала дочери несколько неплохо подго­товленных нравоучений, которые Инна усвоила и отло­жила кирпичиками в фундамент своего характера. Мать говорила, что женщин губит их чувствительность, кото­рая превалирует над разумом, что только та женщина может в подлинном смысле стать счастливой, которая по­бедит и сломает это в себе.

— Кто он сейчас? — устало спрашивала мать Инну и сама отвечала: — Студент. Кто он в недалёком буду­щем? Выпускник Лесотехнического института — работник леса. Куда тебе придётся поехать с ним? В лес! Перспектива, нечего сказать! — Мать только качала головой и куталась в плед. — Моя дочь, блестящий талант, и бу­дет жить в лесу!

Как кстати повстречался тогда Славка! Смешной, на­пористый, наивный… Инна помнила его неловкие при­ступы к ней на танцах. Такой невзрачный, а тоже… Но в эту весну он просто покорил её своей неуклюжей, но милой привязанностью, открытой влюблённостью, явной слепотой и неотёсанностью в понимании женской психо­логии. И никакой игры, всё откровенно, всерьёз. Ради любопытства погуляла с ним, поговорила. Впрочем, с ним и говорить-то особо было не о чем. Всё у него своди­лось к учёбе в мореходке, к рассказам об однокурсниках (вот уж интересная тема!), даже к разговорам о каких-то маховиках, поршнях, прокладках… Умора! Хотела уже послать своего кавалера подальше, чтобы знал своё ме­сто, но опять вмешалась мать. Ах, умница мать! Ах, про­видица!

— Инночка! Доченька! — охала она, блистая восхищёнными глазами. — Это ведь то, что нужно! Это наш с тобой идеал, как ты не понимаешь! — И неприхотлив, и не­замысловат, и работящ, мне кажется. Такие мужчины в чувствах постоянны, таких упускать нельзя. А смотрит-то, ой, батюшки, смотрит-то на тебя как! Скажи — в ок­но прыгнуть, ведь прыгнет!

Она обманывала Славку безбожно, конечно, ставя тем самым мать в неловкое положение. Часто приходил Слав­ка к ним по вечерам, и мать, всплёскивая руками, оха­ла:

— Как же ты, Славик, с Инночкой-то разминулся? Только что ушла. Ждала тебя, ждала! Но девочки зато­ропили — день рождения у кого-то опять. Ах, у неё столько подруг!

Потом она разогревала чай, и, умилённо восклицая, слушала Славкины серьёзные разговоры о море, о друзь­ях, о прокладках и маховиках… И Славка приходил к ним ещё и ещё раз… Молодчина мать! Всё тогда пра­вильно поняла и взвесила, не дала уйти Славке…

Со студентом Тихомировым всё получилось как-то само собой. За­кончил он институт и уехал в свой лес, а у Инны вдруг отпала охота ему писать. Остался Славка и постоянные материнские увещевания: «Это тот самый!» Да Инна и сама уже понимала, что Славка — её будущий муж, надёжный и безотказный, как главный судовой двигатель…

Потом была свадьба.

Со Славкиными родителями у Инны отношения не сложились с самого начала. В чём причина — она не вникала. Да и наплевать! Теперь он принадлежит ей, со всеми его заграничными походами, зарплатой, даже дви­гателями или там моторами… Славка этому и не проти­вился. Он всей душой рвался из моря к любимой жене, появившейся вскоре дочурке.

А потом появилось всё, что можно именовать достат­ком: и квартира, и машина, и пианино, на котором трень­кает Ксения. И всё это благодаря материнской прозор­ливости. Как бы путалась и спотыкалась Инна в житей­ских джунглях, если бы мать с детства не стала её про­водником.

Глава шестая.

ХРОНИКА ТОСКИ

Над Двиной, как всегда, крики па­роходных гудков, лязг портовых кранов, гомон чаек. С того берега, с Кегострова, доносится надрывный гул ма­ленького местного аэродромика.

Ветер, прохладный и ершистый, порывами шерстит и лохматит воду реки, образуя на её немного тусклой си­ни тёмные шершавые заплаты, словно пытается по-свое­му перекроить и направить плавное, ровное водное тече­ние. Не получается ничего у ветра, и он от этого сви­репеет, набрасывает порывы на берег, раскачивает де­ревья, гоняет и крутит по закоулку первые опавшие листья. Среди листьев попадаются совсем зелёные, и Славка думает: «А как же эти-то оторвались от деревь­ев?» А потом понимает, что эти, упавшие, оказались са­мыми слабыми из всех, не выдержали ветра и вот те­перь они на земле, среди старых погибших листьев и улич­ного мусора.

Над Славкиной скамейкой стоит на невысоком поста­менте Пётр Великий и смотрит пристально на чаек и на Двину. Ветер дует прямо ему в лицо, но Пётр привык к ветрам ещё во время своей жизни и сейчас глядит от­крыто, не мигая, не отворачивая взор. Ноги его царст­венно расставлены, рука со шпагой чуть откинута на­зад. Фотографию именно этого Петра Славка видал во многих портах мира.

Фотографии, фотографии… Событий последних дней он не помнит. В памяти остались какие-то обрывки, ли­ца, вспышки, фотографии. Они выплывают в сознании тяжело, громоздко, неохотно, как киты на поверхность, где их ждут китобои.

…Друзья. После той «встречи» с семьёй он пошёл к друзьям детства. Собралась почти вся неразлучная в прошлом компания, надёжная, верная. Приятели радова­лись за Славкины успехи и ругали на чём свет стоит, что «оторвался от коллектива» и их «на бабу променял». Славка с этим соглашался, кивал и клялся страшными клятвами, что «теперь всё! теперь с каждым заходом сю­да, к вам!..» и пил, и сердце давила неотвязная тоска…

…Свадьба. Барабан кувалдой колотит по перепонкам, музыка, как загнанная тяжёлая птица, мечется по сте­нам ресторана. Вихлястый солист на низенькой эстраде выкрикивает в полупроглоченный микрофон какой-то им­портированный шлягер. Петь ему, наверно, страшно тя­жело, и он страдальчески пучит глаза и гнётся, как под непосильной ношей. Под стенания заполнившей всё музы­ки ритмично колышется свадьба! Танцуют все. Славка сидит за столом, равнодушно уставившись на толпу. Перед ним изгибается усатый мальчишка и подпрыгивает так, словно на каблуках его электроды, а по полу про­пущен ток. Мальчишка воздевает руки к небу и только что не умирает… Чего он так мучается? Сел бы и пил себе спокойно. Но усатый всё подпрыгивает и таращит­ся на потолок. А вон и невеста-красавица… Длинное с блёстками платье, на голове почему-то не фата, а ли­стики! Тоже поблескивают. Невеста уткнула руки в бо­ка, семенит длинными ногами и смеётся. Вокруг же по кольцу вприсядку вьюном ходит жених и закидывает на затылок ладони, то одну, то другую…

— Прыгай, прыгай, — бормочет Славка, усмехаясь, — допрыгаесся всё равно одним кончится.

Чем таким одним, он не знает, но думает об этом с нехорошим ехидством и даже злостью. Чья это свадь­ба? Как он здесь оказался?

…Родители. К ним идти не хотелось. Но ведь надо с кем-то обсудить происшедшее, высказать наболевшее за последние дни. Вот он и дома и… пожалел, что пришёл. Мать сразу стала плакать и причитать: «Я так и знала… Всё так и вышло… Я была к этому готова дав­но…» Ну, коли готова была, так чего лить слёзы? Отец отнёсся к происшедшему более сдержанно, но тоже бур­чал:

— Говорил я — тебе, вляпаешься с этой вертихвосткой.

Славка в ответ на это злился и хамил, хотя сам по­нимал, что смешно тут хорохориться. Если бы сплетни были, а то сам… Мать уже решила для себя, что во­прос о дальнейшем Славкином супружестве вовсе и не стоит. Для него переносить это было мучительно.

— А как же быть с Ксенией? — спрашивал отец (он её боготворил).

Подобного Славка не хотел и не мог слышать. Хлоп­нул дверью.

…Какая-то вечеринка. Напротив Славки сидит лысо­ватый толстый парень с, пятнистым-рыхлым лицом. Вы­ражение физиономии у парня такое, будто он когда-то крайне удивился и с тех пор так и не отошёл от этого. Он пучит на Славку мутно-серые глаза, круглые, с рыжинками, рассказывает что-то пошлое.

— Ты сам-то кем плаваешь? — хмуро вопрошает у него Славка.

— Боцман я, на СРТ.

— Дурак ты, боцман.

Боцман через стол тянется к Славке и хватается огромной своей ручищей за лацкан.

— А ведь так и схлопотать недолго. Очень просишь, али как?

Славка почему-то совсем не злится на толстомясого и не заводится.

— Ладно, — говорит тот, — уважаю «дедов», — и отпу­скает лацкан. — Давай тяпнем лучше по одной.

А рядом сидит молодая женщина в мятой кофте, гла­дит Славку и жмётся. Руки у неё липкие, губы толстые. Пахнет от женщины водкой и какой-то гадостью. Слав­ку от этого запаха воротит.

— Ух, какие мы злючие-колючие, — куксится она.

…Морской вокзал. Славка спит на диване в зале ожи­дания. Сквозь дрёму слышит, как гудит полотёрная ма­шина, как обсуждают его поведение уборщицы. «Ишь напился, ноги до судна не может донести. А ещё с на­шивками, с высшим образованием». Потом его трясут за плечи.

— Ставай, матросик, ставай! Не страми форму. Не то милицию счас. Хошь милицию?

Славка в милицию не хочет и идёт на судно.

…«Кэп», Льсанмакарыч, неодобрительно и тревожно рассматривает Славку.      

— Не понимаю я твоих действий, Вячеслав Михайло­вич. Что за вид у тебя? Что ты в последнее время рас­кис? С женой поругался, что ли? Так плюнь! Плюнь. Все мы по тысяче раз ссоримся-миримся.

…Ветер кружит под ногами листья. Славка сидит под Петром Великим, глядящим без устали, уже века, на Великую Северную реку. В голове у Славки, как холод­ные, острые льдины, проплывают тяжёлые думы.

Всё, всё, что есть в его моряцкой жизни светлого, по­дарено Инной и связано с ней. Первая любовь, радость возвращения с моря, его дом, семья, ручонки Ксеныошки, от одного воспоминания о которой темнеет от счастья в глазах. А высшее образование? Славка верит, что за­кончил «Макаровку» только благодаря жене. Она всегда тянула его, заставляла учиться. Он и стармехом стал тоже ведь в результате её неустанных подталкиваний: ста­райся, старайся! Если б не она…

Славка никогда не задумывался, любит ли его Инна. Это же естественно. Он — муж, она — жена. Они — семья! Да и не вышла бы она за него иначе. Инна не такая.

Тогда откуда в его, Славкином, и Инны доме этот мужчина… «Мы давно хотели сказать…» Этот безжалост­ный и неожиданный удар от человека, который делит с тобой жизнь и составляет часть тебя самого, удар, ломающий всё.

Глава седьмая.

«Четырёхсторонняя встреча»

Потренькивают склянки, визжат от напряжения мощные лебёдки, «вира», «майна» — гремит над палубой голос второго, «грузового» штурмана. Над трюмами вздымаются всё новые и новые контейнеры огромные и тяжеленные, как слоны. «Моряк Севера», словно огромное чудище, медленно и безостановочно по­глощает их одного за другим в своё огромное чрево, и,кажется, нет предела его ненасытности. Идёт приёмка груза. Механики день и ночь проводят теперь в машин­ном отделении. Макарыч приглашал к себе Славку и чуть не на коленях просил: «Ты уж, Славушка, попроси ребят напрячься, подремонтируйте чего надо сами, не дай бог, в док станем, проторчим! План тогда к едреной бабушке. А я, чего надо, помогу». Ох, «мастер», в кунсткамеру тебя надо! Уникальное ты создание!

Вахтенный штурман вызвал Славку по селектору.

— «Дед», к тебе женщина.

— Какая? — опешил тот, чувствуя, как под сердцем проснулся и зашевелился ёжик.

— Ну какая может прийти к молодому симпатично­му моряку, — не мог отказать себе в удовольствии «под­начить» морской интеллигент, — конечно, молодая.

«Значит, не мать, — думал Славка, поднимаясь на па­лубу и слыша, как стучат в голове молоточки, —значит, она! Жена!

Но на причале около самого трапа стояла незнако­мая женщина в лёгком бежевом плащике, средних лет, со светлыми волосами, невысокая, сухощавая, с каким то землистым лицом. Смотрела устало, испытующе. Зави­дев Сараева, женщина улыбнулась, но улыбка получи­лась у неё довольно кислая.

— Здравствуйте, — сказала она, — а я вот вас ждала из рейса.

— Кха, — ответил Славка, — очень приятно. — И не знал, что сказать ещё.

— Меня зовут Антонина, Антонина Семёнова. – она повертела головой по сторонам, помолчала и добавила: Я жена Сергея Семенова, ну подполковника, ко­торый… с которым…

Это было действительно неожиданно. Как она его отыскала?

— Да Вы проходите сюда, проходите.

Что же Вы там, внизу?

Антонина идти на судно отказалась, и Славка спустился к ней сам. Потом, гуляя с Антониной по пир­су, он слушал бойкий её стрекот о том, что её «балбес» — так она постоянно  в разговоре именовала своего мужа – совсем не знает жизни, что он «романтик, пу­стой фантазёр и мечтатель», что «попал под чары умной и опытной женщины». Слушая подобные определения, в адрес своей жены, Славка ёжился, словно его самого уличали в какой — то подлости («при чём тут опытная?..»), но перебивать Антонину не имело смысла.

—  Вы должны мне помочь, — убеждала она его, — нам надо действовать сообща.

Совсем нелепость. Помогать Антонине вызволять её мужа-романтика и балбеса из-под коварных чар Инны, его, Слав­киной, жены! Дикость какая-то!

— Что Вы конкретно предлагаете?

— Надо собраться всем вместе и обсудить создавше­еся положение. Да-да, не ухмыляйтесь. Сергей и ваша жена такого же мнения, мне Серёжа сам об этом сказал по телефону. Им, видно, тоже неопределённость эта надоела.

Глупо, глупо всё! И этот разговор и  «собрание»… «Подписан четырёхсторонний договор»… «Высокие дого­варивающиеся стороны пришли к единому соглашению» …

Но неизвестность и какая-то подвешенность вымотали… Действительно, надо ведь делать что-то.

— Я согласен.

— Вот и отлично. Тогда я обговариваю конкретную дату и час и сообщаю вам.

Антонина пришла на другой же день и сказала:

— Сегодня в шесть вечера. На квартире вашей жены… на вашей квартире.

«Да, — думал Славка, — сторонам действительно невтерпёж прийти к соглашению».

Пришёл ровно в восемнадцать ноль-ноль. Дверь от­крыла Ксения, бросилась на руки и заплакала.

— Папка, ты почему ко мне не плиходишь? Ты же ещё не в лейсе!

Так, с дочкой на руках, не видя никого, не здороваясь, прошёл в гостиную, сел в своё кресло. Только там огляделся.

Антонина уже была здесь. Она расположилась напро­тив, у стены, уткнулась в спортивный журнал, и её, казалось, ничто больше не интересовало. «Железное самообладание», — подумал не без ехидства Славка.

Подполковник стройными длинными ногами мерил взад и вперёд комнату, проходил и дальше, в спальню, потом возвращался. Взор его был устремлён в пол.

С нарочитой непринуждённостью держалась Инна. Она вбежала из кухни в гостиную и всплеснула руками:

— Ах, все уже собрались! Я сейчас!

Потом чем-то звякала на кухне, мягко и часто стука­ли там её шлёпанцы, даже вроде мурлыкала какую-то песенку. Или это Славке показалось? Через какие то ми­нуты Инна вкатила лёгкую никелированную двухэтаж­ную колясочку, а там икра,_: кофе в маленьких китайских чашечках, печенье, сигареты… Раут какой-то, приём в королевском дворце… К чему этот маскарад? А Инна с очаровательной непосредственностью улыбается: само радушие и уют. На Славку не глядит, старательно не глядит.

—   Угощайтесь, ну угощайтесь, не стесняйтесь.

На неё тоже никто не смотрит. Кроме Славки. Инна села наконец в кресло, закурила сигарету и замолчала. Будто кончился завод. Вместо улыбки уже настороженность и ожидание. Славка отпустил с рук Ксению:

— Иди, доченька, к себе в комнату. Я к тебе ещё зайду.

И вот уже тишина, пустая и зябкая пауза. Как перед артобстрелом.

Первый решил принять огонь на себя бравый офицер.

— Ну я, как говорится, заварил эту кашу, мне и ответ держать, — заявил он твёрдо, остановился посреди ко­мнаты, скрестил на груди руки и сел.

«Началось, — подумал Славка. — Но этот ничего. По-мужски».

Подполковник говорил прямо, как и подобает воен­ному. Он кратко и чётко изложил собравшимся историю его знакомства с Инной (Славку бритвой резануло: «Мы полюбили друг друга»); обрисовал создавшуюся на теку­щий момент ситуацию и предложил высказаться всем прямо и конструктивно, потому что ничего уже изменить нельзя…

Всё, что происходило после этого, удивительно похо­дило на комедийный спектакль, поставленный режиссёром с небогатым или даже дурным вкусом.

Антонина отложила вдруг «Советский спорт» — как на карнавале кто-то снимает маску и ты видишь его ли­цо — и с оттенком угрозы, или, говоря точнее, зловеще, сказала:

— Хорошо, я буду говорить конструктивно, как мож­но более конструктивно. — Она глубоко вздохнула и про­должала с усталой интонацией: — Я убеждена, что тут никакой любви нет, а просто мой болван (подполковник вздрогнул) попал в очередную глупую историю.

— Антонина, здесь собрались интеллигентные люди, — пытался вмешаться законный супруг.

Та равнодушно и вяло, как на надоевшую муху, мах­нула на него рукой.

— Так вот я заявляю, что, во-первых, сделаю всё, чтобы этот так называемый брак не состоялся (подпол­ковник взглянул на неё со страхом и изумлением, будто в лесу из-за куста на него неожиданно вышел медведь). Ты же сам, дурак, ме­ня благодарить потом будешь. Во-вторых, если это и произойдёт, то уйдёт он от меня в одном белье, — она ехидно хмыкныла. Потом помолчала и добавила: — Ну и в форме, конечно. Не в кальсонах же ему на плацу вышагивать.

Подполковник болезненно поморщился. Он не умел спорить с женщинами. Антонина же была бескомпромиссна:

— Больше ни нитки, ни копейки не отдам! (Славка вдруг невольно посмотрел на ноги подполковника. На этот раз тапки у него были свои.) Посмотрим, как его невеста примет! Ха, посмот­рим, — хмыкнула она и посерьёзнела, — Если будете по­давать в суд, неизвестно, на чьей он будет стороне: ва­шей — разбившей добропорядочную семью, или моей — матери-одиночки с мизерной зарплатой?

Она многозначительно помолчала, потянулась опять к кофе, отхлебнула из чашечки. Равнодушный вид и с Инны спал. Она, видно, еле сдерживалась, чтобы не сказать резкое… Сергей Григорьевич сидел с видом мученика, глаза его умоляли жену: «Что ты такое несёшь! Ну что несёшь!»

— В-третьих. Мне терять нечего, поэтому я даю сло­во, что постараюсь обойти всех вышестоящих начальни­ков моего пока ещё законного супруга и довести до их высокого слуха, какой всё-таки он негодяй и разврат­ник. — Антонина грустно улыбнулась. — Не думаю, что это положительно скажется на его дальнейшей карьере. Ду­маю, наоборот. Тем более что рассказывать я уме-е-ю, — зловеще пропела Антонина последний слог, — а аргументики у меня e-есть. Вот и посмотрим, у какого корыта новая семья окажется…

Она хотела продолжить своё смертоносное загибание пальцев, но тут не выдержала и вступила в разговор Инна:

— Да как вы можете! У нас действительно любовь! Настоящее чувство…

Но Антонина ударила прямой наводкой:

— Ха-ха, настоящее чувство! Ишь, туда же — лю­бовь! Видала я таких, с большими любовями! Ишь, уст­роилась — один в море, денежки для неё зарабатывает, а другой красавчик тут ублажает! Любо-овь! Посмотрим, когда один останется, да и тот с алиментами. А уж я по­стараюсь, чтобы алиментики-то были с процентиками… А погончики-то слетят с придурка, слетя-а-ат! Вот уж напла-ачешься, с-сучка. Уж я постараюсь…

Инна не выдерживает:

— Да заткнись ты со своим офицериком! Нужен он мне, твой демагог — зануда…

Подполковник… В эту минуту надо было видеть его. Он сидел прямо, будто проглотив палку, лишь чуточку подав вперёд голову, желтоватое лицо напряжённо и ис­пуганно, нижняя губа отвисла. Потом он с трудом встал и медленно, неровно вышел. Ушёл… Вслед за ним под­нялась и о гордым, независимым видом победительницы пошла к выходу Антонина.

— Прощевайте, верные супружники, — сказала с игривой издёвкой.

Славка, не придя ещё в себя, распрямился, постоял немного, затем прошёл в дочкину комнату, погладил Ксе­нию, уткнулся лицом в её волосёнки, подышал немного ими и тоже ушёл.

На Архангельск с неба спускался свежий, высокий и гулкий вечер.

Глава восьмая.

ВЗГЛЯДЫ – МНЕНИЯ.

«Ну вот и слава богу! Прошло, как по маслу, получилось, как я и ожидала. Но я-то, я-то — артистка! Талант зачахнувший. А что, вполне могла бы пройти по амплуа скандалистки».

Антонина лежала на широкой двухспальной кровати лицом вниз и беззвучно смеялась, напитывая опять по­душку слезами, на этот раз слезами радости.

Да, она любит своего мечтателя и фантазёра, который дожил до седых волос, а до сих пор искренне верит в некую абстрактную порядочность и честность. Наверное потому, что честен сам..  А сколько раз уже горел из-за этого. Вот уж действительно романтик, наивный и бес­помощный.

И потом, Юркину жизнь коверкать!.. Тут боль была такая, что опускались руки… В отца влюблён, как ще­нок. Тоже буду, говорит, офицером, в Суворовское уже наметился… А отец — пожалуйста: «Мы любим друг друга…»

Ох, как правильно она всё рассчитала! Против таких «музыкантш» есть противоядие — материальный фактор. Действует безотказно. Нужен ей этот романтик без денег и погон!

«Романтик» лежал сейчас на тахте в Юркиной ком­нате. Слышно было, как он ворочается и кряхтит. Не спится ему…

У Антонины были все основания быть довольной со­бой.

Для Славки всё происшедшее воспринялось как бо­лезненный и тяжёлый сон. Собрались люди и вполне серьёзно обсуждали, как сделать так, чтобы он, Славка, на условиях, приемлемых для других, простился бы с женой, которую он любит, с дочерью, которая как две капли воды похожа на него, с теплом семьи, то есть со всем? А как унизительно! Нельзя потребовать: «Я не со­гласен!»…  Тебя никто и не спрашивает. Ты на положении лишнего, и должен лишь мол­чать и ждать, каков будет приговор…

Самое ужасное и мучительное, что Инна, его Инна, в Славкином присутствии говорила эти слова… о любви, к тому… другому… Значит, у них всё действительно серьёзно, Инна никогда не позволила бы себе сказать такое. Он это знает. Пережитое будет лежать теперь на сердце и мучить нескончаемо.

Доигралась. Боже мой, какой стыд. Она была такой беспомощной, жалкой, низвергнутой, наверно, в глазах этой Антонины. А какая помпа, какой напор у бабёнки! Первый раз, когда увидела, подумала: стандартный зауряд — одеваться не умеет, за лицом толком не следит, хотя в нём кое-что проглядывается и при желании какой-никакой вид могло бы и приобрести. А так — пройдёшь и не взглянешь. И вот тебе — сумела вывести из себя, поставила в идиотское положение, урок на всю жизнь. Это поражение. Впрочем, урок ли? Урок — он ведь учит, а тут, похоже, провал, со всеми вытекающими… Старею… Привыкла, что раньше всё сходило с рук столько лет…

С балкона летят вниз окурки, один за другим. Инна сидит, ссутулившись. Подкрадывающиеся временами по­рывы несильного ветра треплют и запахивают на лицо её незаколотые волосы. Ночная промозглость пробирает­ся под тёплый халат.

Как не хватает сейчас матери с её надёжным, без­ошибочным умом. Та всегда учила: поражение превра­щать в победы. Это трудно. По силам ли ей, ведь у неё никогда не было особенных поражений…

Этого воздушного инфантильного офицерика давно уже надо было послать ко всем чертям, не доводить до такого… Тут сама она виновата, смалодушничала, не рас­сталась вовремя: прилип с сюсюканьем, обезоружил ду­рацкой своей любовью, цветами… Как не мужик… Таких и нет-то теперь уж.

Да, момент настал решающий. Славка послезавтра уходит в море. Ведь он может уйти вообще… Этого нель­зя допустить…

Как там у поэта: «Ещё недавно нам с тобой так хо­рошо и складно пелось…» Складно пелось. Может, я по­нял что-то не так и теперь нагораживаю злые и необъ-, ективные обвинения. Она не может быть такой… Её гла­за, руки не могли столько времени лгать. Всё было по- честному. Ну, хорошо, может быть, прошло… проходит ведь. Но зачем даже в гневе кричать эти уничтожающие, топчущие всё прошлое слова?! Одно знаю твёрдо: такие слова не рождаются на пустом месте, они вынашивают­ся, копятся, хранятся, потом выбрасываются. Значит, они хранились в ней, жили…

Мальчишка! Седовласый юнец!

Совсем по-новому видел сегодня того парня — Вяче­слава. Беспомощный в своём несчастье, но как держится! С каким спокойным достоинством.

Но жена! Его Антонина. Как она вела себя! Как вы­зывающе и дерзко. Я-то, идиот: «Неинтеллигентно…» Как долго она, наверно, сомневалась и мучилась, чтобы прийти на это «собрание». Что может двигать человеком в подобном случае, как не любовь… к нему?

Глава девятая.

ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ.

Что за день сегодня! Чудо, а не день! На небе ни облачка, и солнце с утра висит над ре­кой и греет, греет. Словно торопится в такие вот про­зрачные, безоблачные дни уходящего лета отдать земле как можно больше тепла. Нагретый воздух лениво рас­пластался на воде, отчего та подобрела, умаслилась и затихла. Лишь иногда волнуют её частые лоснящиеся бу­горки от проходящих мимо судёнышек.

На контейнеровозе сегодня тоже относительно тихо. Подготовка к отплытию подходит к концу. Груз получен, бумаги оформлены, команда скомплектована.

Машины вроде в полном порядке (тьфу, тьфу, проне­си нечистую!).

Сегодня последний день. Витька Железнов с утра гун­досит: «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья». Славка решил провести вечер с родителями. Со­скучился по ним. Толком и поговорить не удалось…

До «инспекторской» проверки капитаном судна, кото­рая стала уже традиционной перед каждым отплытием, никто в город, конечно, не тронулся. Чего-то долго не спускается «кэп» в машинное. Ну наконец-то! Сначала на трапе появились несравненные «мастерские» жёлтые ботинки, по исполнению похожие на бутсы, потом зна­менитые «дудочки», за ними не менее известный в пароходстве дынеобразный живот Льсанмакарыча. С порога вопро­сил:

— Как работает сердце доблестного «Моряка»?

— Бесперебойно, — отрапортовал Славка.

И «мастер» прошёлся пару раз вокруг «главного», до­бродушно и удовлетворённо причмокивая, не контроля ради, а так, «для порядка», который должен на судне блюстись неукоснительно. Именно в этот момент по се­лектору опять:

— «Дед», к тебе визитёр.

Славкино сердце сразу провалилось куда-то и повисло на волоске бездыханное: «Неужто она?» Но, как мог, ви­ду не подал, не стал спрашивать, кто да что. Поднялся вместе с «мастером» на палубу, даже обменялся с ним какими-то словами и уж тогда — к перекидному трапу.

Стоит! Она!

С этой минуты Славка никого и ничего больше не ви­дел. Кроме неё. Стоит, улыбается грустно и… виновато. Он сбежал по трапу, остановился рядом и не знал, что сказать. Инна подняла медленно руку и погладила его щёку.

— Славик, поехали за город.

Какой такой «загород», что за «загород», при чём тут… Господи, да Инна пришла! За город, конечно, за город! Куда угодно! С ней! Славка заскочил в свою ка­юту, ополоснулся, переоделся, задыхаясь прибежал к «кэпу» доложиться. Льсаимакарыч посмотрел на него тревожно и вдруг притормозил:

— Михалыч, у тебя всё нормально, ну это… дома? А то ты же знаешь, ты правая рука, на тебя надежда…

— Лучше не бывает! — заорал радостно Славка, и «мастер» удовлетворённо благословил:

— Тогда шуруй.

В машине Славка так и не пришёл в себя. Он всё смотрел на Инну, а та взглядывала на него в зеркало и смеялась:

— Не гляди так, Славик, не то руки дрогнут и вре­жемся.

Тогда он переводил глаза на дорогу.. По обе стороны мелькали кусты и деревья, с правой стороны за зеленью проблёскивала голубая в искорках вода. Как изящно, как уверенно она водит машину! Славка вдруг спросил:

— Ой, а куда это мы едем?

Инна, засмеявшись, запрокинула голову и обнажила белизну крупных зубов.

— Славик, да ты спишь никак! Забыл наше с тобой место?

Ну да, конечно, это же дорога на Малые Карелы... Вот и развилка. Километров через пять мысок на Двине, ку­да они с Инной пару раз наведывались, когда только что поженились. Место уникальное по красоте, только бы там никого не было сегодня или хоть поменьше народу, что ли.

Инна безошибочно свернула с дороги как раз напро­тив мыска, хотя того отсюда было не видно из-за зарослей… «Ну и память!» — восхитился Славка. Жена пер­вой выскочила из машины и побежала к воде. Там ски­нула туфли и забрела по колено, закричала радостно:

— Тёплая!

Славка прямо в кабине скинул рубаху, джинсы и быстро засеменил пятками по песку к реке. Бухнулся животом прямо у берега на мель, заперебирал ногами, потом поплыл на глубину. Инна упала коленями на. песок и подняла в хохоте лицо к небу. А Славка уже на течении, на глубине, кувыркался, махал саженками, дул «по-моржовьи» носом, лежал на спине, и прохлада воды смывала с его уставшего тела, с его сердца всю горечь и тяжесть последних дней. А жена, как и когда-то дав­но, прыгала на берегу, смеялась и кричала: «Не уто- ни-и!»

Потом они развели костёр, и Инна с белым пером из хвостика чайки в волосах исполнила ритуальный танец жертвоприношения племени «мамба-нямба». Славка по­корно подставил свой живот под Иннино колено, и из его головы в торжественной обстановке под бой тамтамов был извлечён волос и подвергнут сожжению. Когда вко­нец обессилели и уж не могли смеяться, Инна извлекла из сумки термос с кофе, бутерброды — и «Оп!» — щёлкнула она пальцами. В руке красовалась бутылка конья­ка. Славка, восхищённый, только раскрывал рот. Всё это — весь сегодняшний день, с его тепло распахнутой си­невой, этой удивительной загородной прогулкой, бли­зостью тёмных желанных глаз жены, — всё это чудесная сказка, подарок, праздник, который вчера ещё казался невероятным, и Славка растроганно и растерянно мол­чал. Ему и не хотелось ничего говорить, высказывать ка­кие-то совсем ненужные сейчас, заведомо малоценные сло­ва. Она ведь здесь, с ним, и всё вокруг спокойно и со­вершенно.

Но Инна, когда выпили за счастье из маленьких рез­ных стаканчиков, всё же сказала несколько слов. Они не нужны ему были, он всё уже понимал, но она сказала: «Тебя так долго не было… Он всё «люблю, люблю», голо­ва закружилась…» И Славка заплакал, заплакал от счастья. Он сидел на песке с рюмочкой в руке, и вздра­гивал, и неловко растирал бегущие по лицу непроизволь­ные, предательские капли, и Инна приглаживала ему мо­крые волосы и приговаривала:

— Ну успокойся, мой хороший, это ведь я всё… Это мне надо…

Потом Славка вдруг заторопился: «Поехали скорей к Ксении» — и извинительно заулыбался: «Соскучился, спа­су нет!»

И вот он дома. Сидит в своём кресле, блаженный, вко­нец расслабившийся, будто только сегодня вернувшийся с моря, разомлевший в семейном уюте. Просмотрел вме­сте с дочерью новые книжки, игрушки, узнал и убедил­ся, что она совсем уже бегло читает, вник в её детские проблемы, наслушался её страшно интересных разговоров, по­ходил по квартире, надышался её особым, памятным да­же в море воздухом, поковырялся в своей коллекции тру­бок, ткнул нос в телевизор — отдохнул, успокоился.

По потолку, как всегда, когда наступает ночь, бегают неровные размытые тени. Славка спит, положив голову на согнутую в локте руку, смешно выставив губы «ду­дочкой». Инна нащупывает на журнальном столике си­гарету, накидывает халат и идёт опять за балконную, дверь. Вокруг темнота и теплынь. На носу бабье лето… Внизу от несильного ветра слабо раскачивается фонарь. То открывает, то заслоняет крышкой жёлтый глаз. Слов­но подмигивает ей: «Всё нормально? Всё нормально?»

— Всё чудесно, — отвечает ему она вслух.

— Иди спать, Иннушка, — зовёт полусонный Славка.

Глава десятая.

ВПЕРЕДИ МОРЕ.

И снова проплывает мимо родной город: драмтеатр, пляж, Пётр Первый с неразлучной шпа­гой, телевизионная вышка. Потом позади остаётся Соломбала с её бесконечными причалами, заводами, доками, снующими туда-сюда буксирами — труженица Соломбала.

Славка стоит на корме, чтобы не маячить на глазах у «мастера», который во время приходов-отходов неиз­менно у штурвала и придирчив ко всем мелочам безгра­нично. Будешь на палубе — обязательно пробурчит что- нибудь в динамик. Все должны быть на местах! Таково железное кредо Льсанмакарыча. Славка и сам любит, что­бы был порядок, чтобы «комар носа не подточил», но не проститься с городом он не может, тем более что в ма­шинном сейчас — второй механик Николай Абрамов, надёжный и исполнительный парень. Внизу колотит и вспенивает воду винт, «главный» опять включился в долгую, слоновью свою работу. Над самой  кормой кричат и кричат чайки, машут крыльями, как белыми прощаль­ными платками. Они будут ещё долго лететь так вслед и провожать судно громким гомоном. Потом вдали, в мо­ре, поочерёдно станут отставать, отставать… Самые по­следние, устав, сядут на воду, отдохнут и полетят обрат­но. Река начинает разбрасывать свои воды по рукавам. Здесь, в дельте, царство островов и песка. Вот и Мудьюг с белым обелиском в память о погибших здесь горожа­нах в далёкие и трудные годы.

И наконец медленно и важно начинает покачиваться «Моряк Севера» на морских волнах, будто могучий воин, выходя в чистое поле, где надо показать свою силушку и удаль. Здесь, на открытом просторе, погуливает уже и посвистывает восточный ветерок, вызывает «богатыря» на состязание. Да только что «Моряку» этот ветер — в оке­ане он видал и посильнее.

Впереди Гамбург, а за кормой опять любимый город, где остались родные, где тебя ждут.

Давно, уже в каждое плавание вместе со Славкой ухо­дит маленький, юркий и, в общем, симпатичный зверёк с лукавой мордочкой, торчащими настороженными ушками и длинным хвостом. Славка никогда не видел его и ниче­го о нём не знает, хотя зверёк рядом с ним неотлучно: живёт и спит в одной каюте, сидит у него на плече, ког­да Славка работает, в холод согревается его теплом, из одной тарелки с ним ест, лакая тихонько с краешка.

Зовут этого зверька — беда.

Многие Славкины товарищи уже разглядели зверька, и, когда он бежит за Славкой по пятам, они пытаются остановить его, прижать в дверях хвост. Но зверёк для них неуловим. Друзья говорят тогда Славке: «Пригля­дись, ведь с тобой живёт беда». А он отвечает: «Вам по­казалось…» Он не видит своей беды. Пока не видит…